Услышав это, Камилл поперхнулся малиной:

– Нет, вы только послушайте: я её тяну! Я её достал из каменоломни, отряхнул пыль, и вот теперь куда-то тяну.

Елена засмеялась, а Камилл всё не мог остановиться.

– Эта непримиримость к несправедливости сидит в тебе с детства, я здесь не при делах! Ты приговорена к этой судьбе с самого рождения! Тебе уже не прожить жизнь обычного человека, память о котором определяется временем гниения деревянной таблички на кладбищенской могиле. Твоё имя останется в истории, его будут вспоминать через сотни и тысячи лет. А вот как оно будет произноситься – с ненавистью и отвращением, или с восхищённым трепетом – зависит только от тебя, от того, как ты себя поведёшь! Ты надела очень экстравагантное платье с вызовом для окружающих. Хватит у тебя достоинства и уверенности пронести его по людным улицам под насмешливыми взглядами – станешь законодательницей моды! А дрогнешь – засмеют и заплюют!

– Ты уже это говорил, пошёл по кругу. Это всё красиво смотрится на страницах трактатов, но мы же в жизни живём! Этот Весельчак, он ведь ничем не отличается от многих тысяч других. А значит, если по холодному принципу, мы должны все эти многие тысячи искоренять?

– Нет, блистательная повелительница, ты снова забрела в логический тупик, забыв про динамику ситуаций!

– Ты можешь говорить нормально, без этих выкрутасов?!

– Могу! И говорю: как раз наоборот, показательная казнь Весельчака будет предостережением остальным. Чтобы хорошо подумали, прежде, чем юморить на высокие темы. Мы сейчас как раз спасаем те многие тысячи!

– А можно как-то их спасти, чтобы без крови?

Камилл собрал остатки своего терпения и ответил спокойным и ласковым тоном:

– Слушай ещё раз! Кровь нужна для доказательства серьёзности наших намерений! Взявшись за наше дело, мы бросаем вызов! Мы у всех на виду, все скептически смотрят на нас. И если мы дрогнем, то лучше нам было бы и не бросать этот вызов – мы станем жалким посмешищем! Так что – дрогнем, или пойдём до конца с решимостью?

– Пойдём… Только вот… как много неожиданного тянет за собой наша решимость… Легко вычёркивать имена, написанные грамматическими буквами, из списка живых… А за этими буквами…

– А туда не надо заглядывать, – весело сказал Камилл. – Там ничего интересного. Как в мужском туалете – в смысле неприличности туда заглядывать.

«Время раковины» – так во дворце Константина неформально назывался период, когда император заканчивал работу на сегодня. Это долгожданный момент отмечался белым флагом с изображением закрытой раковины, вывешенным из окна канцелярии и означавшим, что сегодня с тобой никаких служебных неприятностей уже не случится. Во время раковины наступало массовое расслабление.

Но не для Авилия Скульптора. Он шёл по атриуму с озабоченным видом, и стража расступалась перед ним. И вот он уже открывает резную дубовую дверь, украшенную золотым вензелем «CR».

– Скульптор пришёл! – обрадовался Константин. – Пить будешь? Ты, вообще, когда-нибудь пьёшь? А я вот пью. Иногда. И вот сейчас как раз это самое иногда.

Император выпил, и подошёл к Скульптору.

– Ты мой самый доверчивый друг. Нет, доверяемый, это я доверчивый… Или наоборот… Этот старый козёл Фалерей только деньги грёб, а ничему не научил! А чего ты, собственно, припёрся, когда я отдыхаю?!

– Государь, я хотел уточнить вопрос о медике Клеонуре. Аугуста им изрядно дорожит. Может, пусть живёт уже?

– Клеонур… Кто такой Клеонур? Ах, Клеонур! Ну, так бы и сказал: Клеонур! А то всё, Клеонур, Клеонур… Нет, друг Скульптор! Как тебе объяснить… Ты у нас на самой щепетильной должности, и должен вникать в суть вещей, поэтому, слушай. Тут дело не в плохости человека, дело в складе его мировоззрения. Клеонур – он самый опасный источник переворота и революции! Понимаешь, сам он, наверняка, замечательный парень, но он – рассадник и питательная среда для презрения к власти. Вот что главное – для него нет никаких авторитетов! Ни императоров, ни полководцев! Он даже Галерия может на марафонскую дистанцию послать кубарем катиться до самого финиша! Нет, Галерия уже не может… а меня может!.. Представляешь, мою мать называли грязной шлюхой, а я стоял и улыбался!.. Или сидел и улыбался?.. Да какая разница – мою мать называли потаскухой, а я улыбался!…