Будь здоров. Желаю всего хорошего.

Твой Глеб.

Милый Ипполит Иванович, здравствуй!

Вчера получил твое письмо, и опять с нотациями. Брось ты все это. Довольно. Ты при своем останешься, а я при своем. Ничего ты покуда еще не знаешь, какая такая моя связь с Анной Ивановной. Это связь прочная, и, может быть, даже она окончится законным браком. Она влюблена в меня теперь, как кошка, и я сам чувствую к ней привязанность.

Высказавшись в таком смысле, не считаю предосудительным похвастаться перед тобой, что вчера она мне за мои усиленные труды по управлению ее домом и дачей подарила прелестные золотые часы с цепочкой. Принимая от нее эти часы, я высказал ей твои воззрения на получение ценных подарков от женщин. И она мне ответила: «Какой вздор!» Видишь, я от нее даже этого не скрываю.

Похвастаюсь тебе и еще кой-чем. Прасковья Федоровна предлагает мне заняться управлением ее паркетной фабрики, назначает жалованье в пятьдесят рублей, но я, кажется, откажусь от этого. Зачем, если мне и так живется хорошо? Я не жаден. Кроме того, подумываю и совсем прекратить к ней свои посещения. Деньги, шестьсот рублей, с домовладельца за паркет я получил, честным путем полтораста рублей с нее заработал – с меня и довольно.

У Акулины Алексеевны тоже давно не был. Ну ее… Нет, я теперь хочу жить строгим семьянином с Анной Ивановной. Мой клад в ней, а не в Акулине Алексеевне и Прасковье Федоровне. Да и вышла стычка у Акулины Алексеевны с Прасковьей Федоровной. Акулина Алексеевна узнала, что я хожу к Прасковье Федоровне, началась ревность, и кончилось тем, что две кумушки разодрались. Теперь они даже не видятся друг с дружкой.

Покуда все. У нас начинается весна. Проглянули светлые, солнечные дни. Тает.

Ну, будь здоров. Желаю тебе всего хорошего.

Твой Глеб.

Что это от тебя так давно нет письма, дружище Ипполит Иванович? Уж здоров ли ты?

А я, слава богу, здоров и ужасно потолстел, так что приходится шить новое платье, ибо мое платье, прежде сшитое, на мне еле сходится, в особенности жилеты. Я вижу, ты уже саркастически и желчно улыбаешься и бормочешь: «Как не растолстеть при спокойной жизни на даровых хлебах у богатой вдовушки!» Нет, друг Ипполит, не даровые хлеба я ем. Сегодня столько я хлопотал и ездил по городу, приторговываясь и к бутовой плите на материальных дворах, и к кирпичу, и к лесу, и к кровельному железу, что устал как собака. Ведь я с Анной Ивановной затеваю постройку каменных служб в доме на Большой Мастерской, весна на носу, и нужно заготовлять материалы. По даче тоже хлопоты. Через день туда езжу, так что уж Анна Ивановна купила мне для разъездов пару лошадей, пролетку и коляску. Я убедил ее, что лошади нам необходимы. Ведь и ей придется ездить летом из Лесного в город. На извозчиков ужас что выходит, и я считаю, что свои лошади нам будут не дороже стоить.

Ах, Ипполит, какой у меня будет кабинет на даче! Я обмеблировал его лакированной мебелью в русском стиле. Стулья, столы, зеркало, все это лакированное. Кроме дивана. Диван будет на манер турецкого, мягкий, и я покрою его хорошим кавказским ковром, который подарила мне Анна Ивановна.

Кстати. Не хочешь ли ты приехать в Петербург и заняться управлением паркетной мастерской Прасковьи Федоровны? Ведь она пятьдесят рублей в месяц предлагает и даровую квартиру, а ты теперь получаешь куда меньше. Я не хожу к ней больше, но если бы ты пожелал занять это место, то я съездил бы к ней и потому жду ответа.

А затем будь здоров.

Твой Глеб.

Получил твое письмо, друг Ипполит Иванович, прочитал и пожал плечами.

Чего же ты ругаешься-то, позволь тебя спросить? Я к тебе, как к задушевному приятелю, с распростертыми объятиями, предлагаю хорошее место по управлению паркетной фабрикой, а ты расточаешь по моему адресу разные оскорбительные эпитеты! Помилуй, ведь я тебя не в любовники рекомендовать задумал к Прасковье Федоровне, а управляющим ее фабрикой. Что тут такого? Очень уж ты щепетилен, Ипполит. Так трудно жить на свете.