Главный опер колонии месяцев пять как уравнялся с ним в звании. Вторая большая звезда на погонах заместителя раздражала Щеткина. Особенно коробило его, когда в присутствии Челнодарова к нему в кабинет входил кто-нибудь из посторонних и принимал за начальника дородного, представительного вида оперативника, а не тщедушного фигурой и простоватого на лицо Щеткина.

День подполковник начал с главного: упаковал во вместительный кейс бутылки с коньяком. Ящик марочного коньяка месяц назад в числе других даров был презентован ему родственником-виноделом одного осужденного в знак благодарности за удовлетворение подполковником его просьбы.

«Одна, две, три…» – считал Щеткин бутылки.

На третьей он запнулся, прикидывая жажду областного начальства, махнул рукой и положил в кейс еще столько же – грех скупиться по такому случаю.

Покончив с «горючим», будущий служащий областного управления по щедро пролаченой деревянной лестнице спустился из мезонина, где находилась спальня супругов Щеткиных, в первый этаж своего скромненького, но очень уютного коттеджа.

По пути в ванную подполковник заглянул на кухню.

– Колдуешь? – Он игриво прошелся пятерней по налитому бедру пышнотелой супруги Раисы.

– С шести часов. Зато на завтрак горяченького тебе приготовила и форму твою вычистила и отутюжила так, что теперь лучше новенькой.

– Я в долгу не останусь. – Щеткин притиснул жену к себе. – Шепни мне на ушко самое сокровенное желаньице, моя Золушка, и оно будет исполнено.

– Ну, джин из волшебной лампы, заметь, я тебя за язык не тянула. Сам напросился. Только дай сперва котлеты дожарить.

– Слушаюсь и повинуюсь. – Подполковник разжал объятия и чопорно сообщил: – Госпожа, ваше сокровенное желание исполнено.

Сообразив, что опростоволосилась, женщина схватила кухонное полотенце:

– Вот тебе!

Полотенце стегануло пустоту за спиной с гоготом припустившего прочь мужа.

Возвращение Щеткина состоялось минут через двадцать, не меньше. От умытого, выбритого до детской гладкости подполковника исходил аромат двойной дозы туалетной воды. Под напором духовитой импортной парфюмерии отечественные котлетно-картофельные запахи кухни разлетелись по углам.

– Фу, надухарился, плейбой! – поморщилась жена.

– Да будет тебе, Рая, как всегда, – беззастенчиво соврал Щеткин, переходя в смежную с кухней столовую.

Его дражайшая половина, громко хлопая задниками шлепанцев, внесла следом заставленный едой поднос. Исполнив свой поварско-официантский долг, она присела на свободный стул рядом с мужем.

– А Валька где? Почему в школу не собирается? – вдруг вспомнил Щеткин о дочери и, сурово сведя брови, указал вилкой на стенные часы.

– Глянь туда!

– Приболела она.

– Приболела! – передразнил жену глава семьи. – Выпускной класс, а на уме одни танцульки и женихи. Вчера, когда до полуночи шлялась, здорова была, а к утру, видите ли, занемогла. Все ты! Распустила до безобразия. Не удивлюсь, если по кустам уже трахается.

Забывшись, Щеткин переступил грань дозволенного, и ответный выпад не заставил себя ждать:

– Вся в папочку-кобеля. Да что там по кустам! Ты, бессовестный, прямо на рабочем столе с секретаршей паскудничаешь! Всему поселку о том известно. Идешь по улице, стыдно глаза на людей поднять.

Подыскивая ответ, Щеткин судорожно запихивался картошкой.

– Ну, села на любимого конька, – наконец огрызнулся он. – Что ты за дура такая? Наслушаешься сплетен, потом спасения от тебя нет, хоть из дома беги.

– Да, дура! – зашлась со слезой в голосе жена. – Дура, что замуж за тебя вышла, что твои кобельи похождения терплю, что в шесть часов встаю и обслуживаю. И правда, законченная дура!