Мне кажется, достаточно одного этого примера; исходя из общего, мы подойдем к мысли, что если электричество, уничтожаясь в одной части тела, умерщвляет ее, то, уничтожаясь во всем организме, причиняет полную смерть и что оно, быть может, есть тот мировой агент высшего могущества, который дает жизнь всему сущему.

Не было ли сказано, что паралич приводит к тому же?

Это ясно, и мы это видели.

Таким образом, мы имеем одним доказательством больше и не станем отыскивать новых.

Но я обязался доказать на основании физиологии разность между хиромантией и хирогномикой.

Внутренность руки, ее положительная сторона, где пребывает осязание и нервная чувствительность, заключает, как сказано нами, 250–300 пачиниевых атомов; поверхность (ее отрицательная сторона), на которой основана хирогномика, – не содержит ни одного.

Легко понять различие результатов этих двух систем, когда я скажу, что большой палец у идиотов не имеет этих атомов или что они не заметны.

Понятно после этого простого объяснения, основанного на неопровержимом факте, что хирогномика была бы здесь бессильна и что она может дать только незначительные результаты, ибо она, повторяю я, может раскрыть только одни инстинкты, которые каждую минуту могут быть направлены ко злу господством страстей, душевных способностей и даже личными свойствами, которые с такой заботливостью изучены хиромантией.

Я не отвергаю, что принужден был начать с хирогномики, но я тотчас же почувствовал ее несостоятельность и стал стремиться далее; с помощью эклектизма я распространил науку почти до бесконечности, посредством видоизменений и модификаций, которые каждую минуту беспредельно расширяют область науки.

Перейдем теперь к не менее важному вопросу.

Надо признаться, что мы намерены вывести невероятные, даже невозможные вещи, – но в наш век, после чудес пара и электричества, почему и не поверить хотя бы немного невозможному?

Наконец, физиологическая часть хиромантии, – та, которая объясняет соотношение наружных форм с инстинктами и характером – в большей своей части уже признана.

Галль уже проложил дорогу.

Правда, мы идем дальше; мы притязаем на прочтение важнейших случаев прошедшей жизни, не всегда, однако, специализируя их, и занимаясь главным образом опасными болезнями и определением эпохи их существования.

Нам кажется, что и этого уже достаточно.

Великие потрясения организма, каковы болезнь или печаль, могут оставить следы на физиономии человека, изменить черты лица и его выражение, провести морщины и в одну ночь сделать седыми волосы. Эти следы могут так же выразиться и на руке, как и на физиономии, потому что я думаю, что рука прямо соединяется с мозгом.

Но мы идем еще дальше.

Мы имеем притязание обозначить время и даже очень часто самый вид будущей болезни.

Нельзя ли логически объяснить эти притязания?

Каждый человек, как бы сильно, как бы прекрасно он ни был сложен, родится с уязвимой стороной, с зародышем разрушения. Рано или поздно он непременно подвергнется физической слабости, которая неминуемо ведет за собой это разрушение.

Зародыш этот еще не существует; он только что зарождается, но зарождается неизбежно в какой-нибудь части организма: или во внутренних органах, или в позвоночном столбе, или в мозге – одним словом, он тайно находится в организме, как и все зародыши.

Он подобен зародышу плода в древесном соку. Он превратится в завязь, в цвет, в плод… какая разница, когда он созреет: весной, осенью или даже зимой? В то или другое время он неизбежно должен созреть, как то назначено Божественным разумом.

То же самое и с ясно обозначенным зародышем: он должен распуститься в то или другое время жизни – или весной, или летом, или осенью; он явится, когда плод будет зрел.