Шок и трепет царили в наших умах, сценарий незначительно переделывался, история создавалась и обрастала доказательствами. И тут Даня, после ряда каких-то невнятных каракуль, с которыми ему помогал Сега, явил нам самостоятельную «РБЖ». Даже меня это впечатлило, а ведь я видела, как создавалось картина от начала и до конца. Всем стало ясно: мы сами поверили в эту историю, сами сделали выдумку явью. Дальше было несколько подставных выставок, где он будто бы хотел рассказать о себе граду и миру, но был только осмеян. Неприятно было наблюдать за этим, даже зная иллюзорность происходящего. Любой Данин выкидон был тут же зафиксирован на фото. И вот в наш уже последний общий сбор мы располагали хронометражем, сотнями фотографий и фиктивными комментариями свидетелей (исключительно для подстраховки).

Даня в тот вечер был весел и по-своему мил. Я вспомнила, за что его полюбила. Но так до сих пор и не понимаю, за что он полюбил меня. В те часы, поразительно долгие и прекрасные, я только-только начала осознавать, какова подоплёка его действий, отчего злилась про себя, потому что было уже слишком поздно что-то менять. Я теряла его, теряла на глазах, и почему-то молчала. А почему? Потому что он так захотел? Эту ответственность я скинула целиком на него, поздно включив моральный укор, который не смог ничего поменять в наших действиях. Ему я не могла сказать и грубого слова, потому что… до того он был упёрт, но всё же прав. Все остальные честные и светлые дороги совершенствования были давно закрыты, а Даня показал нам ещё одну, пока целёхонькую. А сейчас я окончательно понимаю, что я не ошиблась в нём. Этого человека, может быть, нельзя называть галантным, но о его любви и благородстве сомневаться не приходится.

И пока Марк всё это пересказывает Никодиму, намекая на то, что так хотел сам Даня (хотя мы не настолько сильно препятствовали ему). В общем, всё то, что я устало вспоминала вновь и вновь за последние дни. Мне охотнее и слаще даются Данины последние слова, сказанные им перед тем, как прыгнуть. Смотря вниз на редких пешеходов, он тихо обронил: «Не разберёшь, кто из людей уходящий, а кто проходной». Я улыбалась и думала, как это типично для него. Опять где-то украл, чтобы повыделываться. Так и хотелось за него дополнить: «Надеюсь, я не буду вторым».

– Вы меня чуть-чуть успокоили, – говорит Нико, и тут же обратился ко мне, страшно хрипя. – Но я не ошибся, это наша вина, что ты попала сюда. Умоляю, прости, Люси!

– Я никого не виню – это бессмысленно.

Нико смотрит по сторонам, собирая мысленную мозаику, снова останавливается на мне и молвит:

– А зачем тогда ты прыгнула? Могла бы сверху снять, как будто ты ничего не знала об этом…

Сказав это, он пугающе выпучивает глаза. А я сразу теряюсь и не могу ничего ответить. У меня вертится на языке, что «это любовь» и иначе Хейз не поверит нам… Я в это не верю. Даже так: точно знаю – это не правда. В начале любого спора принято говорить: «Давайте определимся с дефинициями». Если же определиться так и не удаётся, можно считать, что проигравшая сторона удачно оттянула момент поражения. Так и я в этом положении – спорю сама собой, потому что чёрт её разбери и по полочкам расставь: где любовь, где гормоны, где разум, где действие, где суть, где желание. Иногда в жизни возникают такие желания, которые не очень-то хочется исполнять, но с тобой рядом есть люди, настаивающие на их исполнении.

– Уже ничего не вернёшь, – говорю я с задумчивостью на лице, – и, если бы это было возможно, я бы всё равно была рядом с ним.

На мои слова они делаются чуть ли не бледного цвета. Обстановку разбавляет Марк, сразу порозовев: