– В том-то и дело, что мое, – вежливо прорычала я. – Поэтому отвечайте, иначе арестую всех на сутки за препятствие расследованию.

– Я все написал, что помнил, – влез Ральф, подпихивая мне свой листочек и заодно, как нарочно, отвлекая от компаньонки.

– Ладно, вас не буду арестовывать, – хмыкнула я и снова повернулась к женщине. – Так зачем вы отправились в кабинет? По собственному желанию или кто-то попросил? Вспоминайте! Только учтите, мы потом все проверять будем!

И ведь хочется быть вежливой, доброй и пушистой, но не получается. Вроде бы свидетели, не подозреваемые, но при этом все лгут, пытаются запутать, скрывают что-то, по их мнению, неважное и ведут себя так, словно мы враги, а не полицейские, пытающиеся поймать преступника.

А еще, к сожалению, чтобы реально привлечь за препятствие в расследовании, такой мелочи, как внезапный приступ склероза, маловато. Любой адвокат разгрызет подобное обвинение, как пес – палку.

Свидетели же волнуются, переживают, они не обязаны четко запоминать, что когда происходило, к тому же не у всех идеальная визуальная память. Если свидетель видел брюнетку в красной шапочке, но сообщил вам о подозрительном оборотне-блондине в зеленой кепке, так это не из-за желания запутать доблестных сотрудников полиции, а потому, что ему вот так запомнилось.

Только одно дело, когда действительно волнуются и переживают. Я тогда даже посочувствовать могу. А тут же прямо в глаза нагло врать собираются, только пока еще не придумали, что именно. И надо подсекать, выбивать факты, потом ловить на лжи, взяв за шкирку и тыкая носом, выбивая новую и новую ложь, пока не добьешься правды.

– Я хотела посмотреть на картину, – процедила сквозь зубы Агата. И судя по тому, с какой злобой засверкали ее глаза, в которых даже зрачок сменился на вертикальный, это действительно была правда.

– Что за картина и с чего вдруг вам так захотелось на нее посмотреть?

– Я не понимаю, вы что, меня подозреваете?! – женщину наконец-то прорвало. У нее не только глаза сменились на тигриные, но и уши. Понять бы еще, что она так упорно пытается скрыть и почему так злится на мои попытки вытянуть из нее детали.

– Картина с благотворительного аукциона. Ее примерно в десять утра принес курьер, и господин Арман сам спустился, чтобы проверить подлинность и расписаться в получении. А потом сам унес ее в кабинет, сказав, что хочет лично выбрать для нее место, – отчитался вместо компаньонки дворецкий.

Ну, слава Бастет, их тут хотя бы по очереди перемыкает, а не одновременно.

– Я услышала, что принесли картину, и пошла посмотреть, – женщина соизволила выдавить из себя крупицы подробностей, наивно рассчитывая, что я этим удовлетворюсь.

– От кого вы услышали? Картину доставили в десять, а вы отправились в кабинет… – Я заглянула сначала в листик дворецкого, потом в Агатин, затем к Ральфу.

Навскидку выходило, что все сбежались к кабинету примерно без четверти двенадцать. В ФБР позвонили почти сразу, то есть примерно в двенадцать, как я и подозревала. А значит, смотреть картину дамочка отправилась минут за десять – двадцать до общего сбора.

– …примерно полдвенадцатого, – закончила я. Пока потребности расписывать все точно по минутам не было. Мне бы хоть общую картинку случившегося представить. – Из-за чего такой большой интервал? Вы узнали раньше, но были заняты или вам только в это время сообщили? – Подсказывать варианты ответов не совсем профессионально, но зато по мимике свидетеля можно уловить, в какую примерно сторону двигаться со своими догадками дальше. – Значит, только в это время сообщили. Кто? – Хотя и так ясно: раз она все время провела на третьем этаже с женой убитого, то, скорее всего, та ей и рассказала.