Джехутихотеп почувствовал легкую перемену в настроении спутника и поинтересовался:

– С тобой все хорошо?

– Нормально.

Мулат взял себя в руки. Ему не хотелось раскрываться перед незнакомым мальчишкой. Однако было поздно. Тот заподозрил неладное и просто так отставать не желал.

– Ты чем-то прогневал Бастет?

– Нет, – удивился Саргон, – с чего ты взял?

– Просто тебе неприятно говорить о ней вслух.

– Дело не в богине, – отрезал мулат.

– Да? А в чем тогда? Расскажи!

– Не хочу говорить.

– В твоем голосе звучит тоска, – задумчиво подметил Джехутихотеп, – словно ты по кому-то скучаешь… Как и я начинаю скучать по своему дому, – он вздохнул.

Саргон с любопытством посмотрел на бритую голову паренька, сверкающую в лучах солнца:

– Хм.

– Кто она? – внезапно спросил тот.

– Что? – поперхнулся Саргон.

– Та, о ком ты думаешь.

– С чего ты взял, что я о ком-то думаю, – нарочито грубо поинтересовался мулат, – и почему именно «она»? Мало ли, о ком я могу думать?

– Аг-а-а, – подловил довольный Джехутихотеп, – значит думаешь!

– О, – Саргон закатил глаза.

– А «она» потому, что ты погрустнел, когда вспомнил о Бастет. И я очень сомневаюсь, что имя богини как-то связано с мужчиной.

– И откуда ты такой умный?

– Я же еду учиться на писца, – напомнил мальчик, – мне положено быть умным.

– Пхм.

– Так, кто же она?

– Отстань.

– А вот и нет! Я приставучий, словно влажный листочек смоковницы.

– Заметно, – буркнул Саргон, смачно шлепая рукой по шее. На пальцах осталось с десяток трупиков мелкой мошкары.

«Десятерых одним ударом».

– Я умный и приставучий, – продолжал гордо нахваливать себя Джехутихотеп.

– А если я не отвечу?

– Тогда я стану докучать всю дорогу, – пообещал мальчуган, а затем зловеще добавил, – а я это умею. Та еще пытка, скажу.

– Мне проще тебя выбросить, и топай до Бабилима сам, – проворчал мулат.

– А ты этого не сделаешь!

– Да ну? – изумился Саргон. – Интересно, почему? Потому, что мне заплатили?! Так я могу вернуть тебе кошель обратно.

Джехутихотеп хмыкнул:

– Кто же в здравом уме откажется от дебенов серебром?

Мулат не ответил.

«И откуда ты такой выискался? Джехутихотеп… Сам Джехути во плоти![4][4]».

Тем временем паренек добавил:

– Да и не такой ты человек, чтобы других в беде оставлять.

– Вот, как? – с интересом уставился на него Саргон.

Мальчик выждал немного, будто размышляя о чем-то, и спустя пару секунд произнес:

– У тебя сердце доброе.

У мулата округлились глаза:

– С чего ты взял, что у меня доброе сердце?

– Все просто. Ты слишком сильно любишь своего верблюда. А я еще не встречал злых людей, любящих зверей. Да, Минхотеп?

Животное одобрительно что-то проурчало и продолжило взбивать ногами брызги. Впереди на горизонте посреди болот замаячили очертания города. Видимо, они приближались к Пер-Бастет.

Саргон невольно улыбнулся и покачал головой.

«Эх, Джехутихотеп, если бы все было так просто. Ты умен, но слишком юн».

– Так, кто же она? – вернулся к расспросам паренек.

– Ты опять за свое?

– А то!

– Неважно, – уклончиво ответил мулат.

– Твоя супруга?

– Нет.

– Любовница?

– Нет! – резко бросил Саргон, но тот ничуть не обиделся.

– Значит, мать. По другим ты бы так сильно не тосковал.

Саргон издал рык, отдаленно напоминающий ворчание недовольного льва, чем несказанно позабавил мальчишку.

– Ее зовут Бастет? – весело спросил тот.

– Да, да, – в конце концов, сдался Саргон, – и да, она моя мать.

– Хм… странно… но красиво.

– Настоящего имени она не помнит. Это прозвище.

– Все равно красиво, – серьезно подметил Джехутихотеп.

– Спасибо.

– А какая она?

Мулат ненадолго задумался, окунаясь в воспоминания. Кваканье лягушек стало чуть тише. Минхотеп слегка напрягся, будто прислушиваясь к мыслям хозяина.