Первушу зацапали по приказу тогдашнего начальствующего Твердилы. Поводом послужил донос, выглядевший столь очевидным изветом, что Твердило, коему было наказано подвести дело к скорому приговору, сразу засомневался и насторожился! Ибо совсем не улыбалось ему стать крайним в разборках со внешним сыском. Тем паче, начальствующий тот являлся редкостным мерзавцем, высказывавшим вслух гнусное подозрение, что Твердило ладится подсидеть его (а сия гипотеза полностью отвечала истине), и вовсе не исключалось тайное намерение подставить избыточно резвого подчиненного.

Посему Твердило приступил интенсивно рыть вглубь и окрест, аки крот! И пособлял ему в оном человечек на скудном жаловании из самых нижних чинов внешнего сыска – столь ничтожный, что никто даже из аналогичных ему служивых на посылках не замечал его в упор. А вот Твердило, долго изыскивая подходящего в рядах должностной мелочи того ведомства, нашел-таки его, нужного, и приблизил – понятно, за разовые вознаграждения.

Два базовых принципа мировой криминалистики он, не ведавший иноземных наречий, сформулировал по-свойски: «Кому сие к выгоде?» и «Ищите бабу!». Надлежит уточнить, исторической правды ради, что Твердило вовсе не являлся ментальным женофобом, а лишь грубоватым был – в прямое отличие от высококультурных и галантных французов, подаривших остальному миру пример истинного женолюбия, заключенный в хрестоматийной пословице: «За неимением лучшего спят с женой». Впрочем, и ведай он о ней, не последовал бы сему вдохновляющему наставлению, давно уж испытывая непреходящую идиосинкразию от одной лишь мысли о супружеской опочивальне…

Завершив свои многотрудные интенсивные изыскания – с привлечением своего личного осведомителя из канцелярии внутреннего сыска, коему доверялось высшим руководством даже самое скрытное, Твердило вновь удостоверился в объективности указанных формулировок.

Ибо точно выяснил: инспирировал тот донос упомянутый начальствующий мерзавец. И целил он отнюдь не в заурядного Первушу, а бери много выше! Понеже Петруша состоял в доверии, аки безукоризненный исполнитель приказов, включая и заведомо недозволенные, у одного из самых ярких чинов внешнего сыска, именем Путята, почитавшегося в кругу собратьев по скрытности живой легендой, ведь ни разу не откинулся, побывав не в одном десятке передряг, каждая из коих грозила неминучей кончиной. На торжественных приемах в Высшем совете старейшин земли вятичей Твердиле не раз доводилось наблюдать за оным, пущай и издали. И всегда круг него кучковались, являя уважение, а то и подобострастие! Ведь был Путята мудр, могутен, удачлив и отважен. Не страшился никого из чуждых, и во всем преуспевал!

Лишь один изъян имел – да и то простительный на чисто женский пригляд. Быв лихим и неисправимым блудником, хронически посягал он на освященные волхвами брачные узы. И переходя к прямым действиям без промедления, никогда не откладывая на потом, без устали отдавался любострастию, не щадя себя! За что и воздавали ему – со всей взаимностью, и те, что были не вполне устойчивы по природе своей, и непоколебимые до сближения с ним.

К чести его, таился он столь успешно, исключая токмо свою жену, давно уж притерпевшуюся к шалостям мужа на стороне, что попадался лишь изредка, неподдельно огорчая пострадавших глав семейств. Ведь никто из них не осмеливался рискнуть на открытое возмездие, кое подобало бы, ради соблюдения приличий, понеже давно уж усохли в них, аще и были когда-то, высокие чувства ко своим некогда любезным. Ибо осознавали: супротив сего героя себе же дороже станет, и не стоит оно того! А неловко им было пред благоверными за проявленное безразличие. Да и общественное мнение, обожающее юшку, истекающую из разбитых чужих носов, укоряло их за малодушие…