Слёзы сами покатились по лицу Малуши. Женщина с трудом понимала, что говорит ей кузнец. А он тряс её за плечо и всё спрашивал:

– Это ведь Бояна твоего? Что, баба, не молчи…

Она не слышала коваля. Оцепенение, стиснувшее ее, превратилось тогда в сон, будто земля провалилась. Малуша впала в забытьё. Страшное виделось. Будто её Боян бежит от кого-то лохматого, рыкающего, сверкающие зубья торчат из мохнатых лапищ. Муж спотыкается, падает, поднимается, бежит и снова валится в мох. И тут на него набрасываются страшные звери с длинной клокастой шерстью. Один зверь отбежал в сторону, держа в пасти оторванную руку, другой терзает зубами горло Бояна. Кровь, кровь…

Сквозь сон Малуша услышала голос сына:

– Мама, очнись! Прошу, восстань, во имя богов пресветлых…

Малуша открыла глаза, над ней склонялись дети – Ставр и Снежана. Где была ее душа в тот миг? Может, думал Ставр, на небесной тропе среди облаков, что вела к предкам, веселившимся в зеленых кущах Сварога. Она видела места вечного счастья, где нет голода и хлада? Малуша тряслась, цепляясь за доски полатей. Видения недавнего прошлого не отпускали ее, заставляли шептать о том, что говорил ей страшный вестник.

– Недалёко от Воловьего озера это было, да… нашёл там котомку, – бормотал Дубец, – А ещё, ты веришь, следы там я видел диковинные, не наши лапотные. Пошёл я, было по ним, а они раз, да и кончились… человечьи следы, а вместо них звериные…

Прошлое и настоящее мешались в замутненном сознании Малуши. Грезила тяжко. Снежана поила отваром, хлопотала у очага. Малуша понемногу приходила в себя. Взор светлел. Ставр наконец увидел, как мать мягко отстранила от себя сына, вновь улыбнулась тихо.

– Прости, сынок, грезится миг тот… Лада напоминает о Бояне, посылает сны наяву… Нет сладу…

– Успокойся, матушка, выпей отвар, я с тобой, рядом…

Малуша отпила из чаши, щипала крошки от краюхи, но не ела. Думала, глядя в мерцавший, исходивший горьким чадом огонь:

– Пропал Боян. Нет с нами больше вашего отца. Убили… звери лютые…

Накрыв Малушу ветхим тулупом, Снежана убаюкивала мать и пела ей – тихо, душевно. Древней песне кривичей дочь научилась у матери, чтобы обучить потом своих детей словам, освящённым веками. Такие песни истекают прямо из сердца, а спевшая её впервые и сама не знала, как сложилась дивная музыка и откуда взялась.

Ставр вышел из убогого жилья. От едкого дыма шумело в висках. Но от дыма ли? Ветер мотал на кольях неубранные рыбачьи неводы. Ставр почувствовал, как болит в груди, будто в нутро кто-то злобный тыкал острым, прижигая. Он подумал, что не сможет быть здесь еще несколько дней, здесь каждая вещь, каждая мелочь напоминает об отце, укоряет: душа Бояна не отомщена, сверши возмездие!

Собирая невод, Ставр вспоминал такой же ядреный и свежий вечер. Тогда семья бывшего бортника еще только приживалась на новом месте у Двины. Боян привыкал к обязанностям ловчего, зависимого от боярской воли. Отец и сын споро трудились вдвоем, готовя невод. На заре Боян собирался плыть в челне на рыбные ловы у Экимани. Там собиралась артель, отдававшая боярину Радомеру до половины улова в счет оброка. Ключник Валент велел Бояну помогать рыбарям.

Закончив подготовку к будущей рыбной ловле, приведя в порядок челн и все снасти, отец и сын сидели на берегу, глядя на то, как сверкающие звезды покачивались на серебряных дорожках широкой Двины.

Боян не смог удержаться от воспоминаний о счастливых днях. Он учил сына, долго зачем-то рассказывал, как надо строить хозяйство, если надумал заняться бортническим промыслом. Эх, вернуть бы золотое времечко. Да где там! Остались угли – нет Бояна, только память о нём. Но сладко, хоть и больно было вспоминать Ставру об отце.