И то и другое было естественной частью мира – ни плохой, ни хорошей по сути своей. Названия «удача» и «несчастье» придумали люди.

Хайо закрыла дверь, чтобы не видеть Син-Кагурадза, и обернулась к алтарю на полке.

В центральной нише блеснуло зеркало.

– Получается, неприятности здесь все еще случаются, – сказала Хайо, не надеясь на ответ. – Даже здесь, на Оногоро, где вы за всем следите, люди все равно могут оказаться в неправильном месте и в неправильное время. Моя прапрабабушка Фуйю говорила, что мы должны оказывать богам такое же почтение, как и всем, кто старше нас и уже успел разочароваться в людях, – продолжала она. Легкий ветерок коснулся ее волос. – Я постараюсь так и делать, но поклонения не ждите. И если надеетесь занять почетное место в доме семьи Хакай, когда оно освободится, – хорошенько подумайте.

Решив, что она достаточно ясно высказалась, Хайо дописала сутры и поднялась, чтобы осмотреть кабинет Дзуна. При дневном свете и на сытый желудок можно было взглянуть на вещи под другим углом.

В кабинете нашлись черновики – он писал о временах года на Оногоро, – а также путеводители и краеведческие справочники. Хайо заглянула в них, ища хоть намек на то, чем занимался Дзун до их приезда, но ни на одной странице подсказки не нашла.

Все, что лежало за пределами Оногоро, называлось внешним миром. Еще было не принято упоминать, что со времен войны хитоденаши терзала этот «внешний мир» и тем более – что войну начала Укоку. Все приобретало какой-то извращенный смысл. Оногоро двигался дальше, наслаждаясь успешным использованием синшу и собственной уверенностью в том, что если проклятие хитоденаши попадет на остров, то дефицита синшу однозначно не случится. Такое было возможно только на Оногоро.

Ученые Укоку создали хитоденаши во время войны как оружие. Говорили, так получилось в результате неудачного эксперимента по обожествлению.

Хайо пролистала еще несколько страниц. В книгах Дзуна было очень мало об обожествлении, хотя в свое время Укоку этим славилась. За многие века там неоднократно делали людей божествами. Последним человеком, которого почти обожествили, был Император, погибший в конце войны.

А потом стали появляться очень удобные истории, обвиняющие правительство Укоку в общенациональном помутнении рассудка: дескать, принудительный, обманный сбор мусуи у населения для обожествления Императора отрицательно повлиял на дух и суждения удзинов. В здравом уме, как утверждали эти истории, удзины ни за что бы не стали повторять за Харборлейксом или Параизиумом и планировать вторжение на Великий континент или объявлять его народы своими, чтобы эксплуатировать их и уничтожать.

В здравом уме, убеждали историки, удзин ни за что не стал бы создавать нечто подобное хитоденаши. От этого бреда у Хайо заныли зубы.

Однако на Оногоро, похоже, предпочитали именно такую оптимистичную и жизнерадостную версию событий: в ней хитоденаши оставалась в прошлом, а синшу процветало в настоящем. И в то же время такие, как Дзун, ездили в Коура с камерой в руках, чтобы заснять встающую над голубыми вершинами луну и при этом рассказывать Хайо, что «внешний мир» – это «земля трех У»: упадочная, убивающая, умирающая.

Не найдя никаких намеков ни на проклятие Дзуна, ни на его местонахождение, Хайо закрыла справочники. Она собрала свои и Мансаку важные документы и отправилась на мост встречать брата.

Ситуация на пешеходных тропинках Хикараку в послеполуденный Земледень сильно отличалась от вечерней, когда дул восточный ветер. Хайо пришлось прокладывать себе путь с помощью локтей. У Первой из Нас было семь братьев, в которых жили духи семи оружий, и одним из них была сасумата – нечто похожее на ухват, чтобы распихивать людей. Пока Хайо проталкивалась через толпу на мосту, она вполне явно представила себе преимущества такого оружия.