Хайо забрала с собой листок с именем Тодомэгавы Даймёдзина, а также газовую горелку и палочку благовоний – на случай, если ночью вернется Дзун.

Закрыв глаза, она ненадолго задумалась, как могло бы выглядеть пламя жизни бога, питаемое мусуи всех тех людей, которые дали ему имя.

Наутро Хайо поняла, что что-то не так. В поле зрения мельтешили крупицы невезения, похожие на тени снежинок и блестевшие каким-то жирным блеском. Хайо посмотрела на свои руки и нахмурилась. Половина печати силы на указательном пальце поблекла.

Существование адотворца как источника несчастий должно было уравновешивать богов удачи. Эта печать запирала силу древних богов невезения, и если Хайо не использовала ее, то печать стиралась и сила действовала самостоятельно, лишая хозяйку возможности решать, когда и как ее применять. Одной из возможностей этой силы была способность видеть несчастье. Хайо нужна была работа, и как можно скорее. Она тяжело вздохнула и отправилась к Мансаку – тот уже проснулся и возился с плитой. С алтаря Хранителя очага светились красным два глаза – они погасли, как только божество убедилось, что сжигать квартиру Дзуна Мансаку не собирается.

– Ночью Дзун не появлялся, – сказал Мансаку, потом вдруг замер и вскинул руку к груди. – Эй, Хайо! Глазки на себя!

– Прости. – Она так старательно таращилась на пятнышко невезения, что увлеклась и слишком сосредоточилась на пламени жизни Мансаку. Никому не нравилось, когда кто-то разглядывает жизнь в упор, словно напоминая, насколько легко с ней распрощаться. – Печать выцветает.

– Покажи. – Одной рукой Мансаку взял ее ладонь, другой продолжил помешивать в кастрюльке – там варился суп из маринованных слив и соленых листьев шисо. Он поджал губы, рассматривая потускневшую печать. – С этим надо разобраться. Можно встретиться с Коусиро и после обеда.

– Я справлюсь сама. – Хайо убрала руку. – Сходи к нему, Мансаку. Разведай, знает ли он про Дзуна. – Она замолчала, вспомнила Тодомэгаву Даймёдзина, рванувшего в ночь с отчаянной поспешностью, словно боясь, что куда-то не успеет. – У меня такое чувство, что нужно разузнать все как можно скорее.

– Как предчувствие? – На этот раз замер уже Мансаку. – Как эн адотворца?

Она покачала головой. Пока непонятно.

– Ко входу в театр ведет мост. Я приду туда, когда все закончу.

– Ладно, – согласился Мансаку. Он взял письмо Дзуна, где был указан адрес квартиры с привидениями. – Сперва туда зайду, потом в театр. А ты разберись с печатью.

Покончив с завтраком, Хайо уселась за стол Дзуна, вооружившись пачкой серо-голубой бумаги и белыми чернилами, и взялась выписывать сутры Забвенника.

В Коура Хайо делала это каждое утро. Печать восстанавливали не сами сутры, а те сила воли и сосредоточенность, которые она вкладывала в каждый написанный ею символ. Такой способ годился лишь на время, позволяя закрыть пробелы и дыры в печати, – но он помогал передохнуть между заданиями.

Сознание поплыло. Хайо отложила кисть, проверила темно-красные линии на ладони. Потускневшие знаки в целом восстановились.

Но не полностью. Она распахнула входную дверь, посмотрела на театр Син-Кагурадза и вздохнула. Облако неудачи, окутавшее театр, было настолько плотным, что Хайо едва удавалось разглядеть вывески на фасаде. Если его притянул Коусиро, то не удивительно, что он считал себя проклятым. На здание налипло столько невезения, что у Хайо голова шла кругом.

Боги везения Укоку должны были управлять удачей, тогда как адотворцы брали на себя ее противоположность – несчастья. Удача – это частицы света, испускаемые пламенем жизни, а невезение – сажа его горящего фитиля. Удача несла энергию, способную растопить препоны и изменить мир, а несчастье гасило людские старания и вставало у них на пути.