– Его тело остается нетленным лишь благодаря моей духовной силе. Хочешь его увидеть – прекращай болтовню и поспеши к нему, пока я еще жив.

В горле забурлила сладковатая кровь, и Мо Жань закашлялся. Когда он снова открыл рот, стало видно, что его зубы и края губ целиком окрасились алым; его взгляд, однако, сохранил чистоту и ясность.

– Иди, – сипло сказал Мо Жань, – иди повидайся с ним, пока еще есть время. Когда я умру, пропадет и моя духовная сила, оставив от его тела лишь прах.

Договорив, он в изнеможении сомкнул веки. Бушующее ядовитое пламя постепенно подбиралось к его сердцу, сжигая внутренности. Боль была настолько сильной, что даже горестные рыдания Сюэ Мэна доносились, казалось, откуда-то издалека, будто из-под толщи воды бездонного океана.

Кровь хлынула изо рта Мо Жаня, и тот прижал к губам край рукава, содрогаясь всем телом.

Открыв глаза, он обвел зал затуманенным взглядом и понял, что Сюэ Мэн уже умчался прочь. Мальчишка неплохо владел техникой быстрого перемещения цингун, так что путь до южного пика не займет слишком много времени.

Он непременно должен успеть увидеть своего наставника в последний раз.

Мо Жань оперся о подлокотники и, пошатываясь, встал, после чего сложил окровавленные пальцы в магическую печать и переместился к пагоде Тунтянь.

Стояла поздняя осень. Густо усыпанные цветами яблони пестрели в сизой темноте.

Мо Жань и сам не знал, почему решил окончить свой порочный жизненный путь именно здесь. Однако он считал, что эти великолепные цветы яблони станут достойным украшением его могильного холма.

Мо Жань улегся в открытый гроб и запрокинул голову, наблюдая за лепестками, беззвучно падавшими в ночной тьме. Кружась в воздухе, они приземлялись прямо на щеки лежащего в гробу Мо Жаня. Казалось, будто над ним, подхваченные ветром, парят отцветшие воспоминания о давно минувших днях.

Начав эту жизнь незаконнорожденным нищим, Мо Жань через многое прошел, прежде чем стал единственным императором и верховным владыкой этого мира. Злодеяниям его не было числа, его руки – по локоть в крови, однако в конце концов все, что он любил и ненавидел, все, к чему он стремился и чего избегал, – все ушло, развеялось, как облака на небе.

Он даже не стал напоследок давать волю воображению и придумывать себе посмертный титул. Мо Жань ничего не написал на своем надгробии: ни бесстыжего «единственный император на все времена», ни какой-нибудь чепухи вроде «сваренного на пару» или «зажаренного в масле». На надгробии первого императора мира совершенствующихся не было оставлено ни единого слова.

Фарс длиной в десять лет подошел к концу, и пришло время для последнего поклона публике.

Несколько страж спустя длинная процессия людей с факелами в руках, подобно огромной огненной змее, вползла на территорию императорской резиденции, но представший перед глазами павильон Ушань, как и весь пик Сышэн, был пуст и тих. Лишь возле павильона Хунлянь, на земле, покрытой слоем серого праха, лежал оцепеневший от скорби Сюэ Мэн.

А в могиле у пагоды Тунтянь лежало окоченевшее тело Мо Вэйюя.

До слуха Мо Жаня донесся чистый, хрустальный голосок певицы. Слова, которые она пропевала с удивительным изяществом, звенели в воздухе, будто рассыпавшиеся по полу драгоценные бусины. От этого звона, однако, у Мо Жаня разболелась голова и заломило виски.