Стоило Сюэ Мэну упомянуть своего наставника, как все кругом стали совестливо опускать глаза. У кого-то лицо залила краска стыда, а кто-то стрелял взглядом по сторонам, беззвучно шевеля губами.

– Десять лет назад Мо Жань провозгласил себя Тасянь-цзюнем, стер с лица земли школу Жуфэн и вознамерился уничтожить остальные девять. Потом Мо Жань объявил себя императором и собрался всех вас убить. И кто оба раза его остановил? Разве вы остались бы в живых, не будь моего наставника, который рисковал жизнью, защищая вас? Могли бы вы, целые и невредимые, стоять сейчас здесь и говорить со мной, если бы не он?

Наконец кто-то тихо кашлянул и мягко ответил:

– Молодой господин Сюэ, не сердитесь. Мы все… очень переживаем из-за случившегося с уважаемым наставником Чу. Однако, как вы изволили заметить, его держат в заточении уже десять лет, так что, возможно, он уже давно… Словом, если вы уже прождали целых десять лет, то могли бы подождать и еще немного, правда?

– Правда? Да чтоб вы провалились со своей правдой!

Собеседник Сюэ Мэна выпучил глаза:

– Почему вы на меня кричите?

– А почему не должен? Мой наставник, оказывается, был готов отдать жизнь ради спасения таких… таких… – Задохнувшийся от возмущения Сюэ Мэн какое-то время не мог произнести ни слова. – Вы не стоите подобных жертв.

С этими словами Сюэ Мэн резко отвернулся. Его плечи мелко задрожали от сдерживаемых рыданий.

– Но мы же не говорили, что не собираемся спасать наставника Чу…

– Точно! Все мы помним доброту наставника Чу. Мы ничего не забыли, молодой господин Сюэ. Своими жестокими словами вы делаете из нас негодяев, готовых отплатить за добро черной неблагодарностью, а такое сложно снести.

– Кстати говоря, разве Мо Жань не был еще одним учеником наставника Чу? – тихо сказал кто-то. – По моему мнению, в случае, когда ученик творит бесчинства, учитель также должен отвечать за его злодеяния. Как говорится, нерадивый сын – ошибка родителя, недостойный ученик – недосмотр учителя. А если здесь изначально не на что жаловаться, то к чему обиды?

Кто-то прервал эту безжалостную речь, немедленно воскликнув:

– Чушь! Следите за своим языком!

Затем он повернулся к Сюэ Мэну и доброжелательным тоном сказал:

– Молодой господин Сюэ, не нужно горячиться…

Но Сюэ Мэн не дал договорить.

– Как я могу не горячиться? – Он был так зол, что его выпученные глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. – Вам легко стоять здесь и чесать языками, но это мой наставник, мой! Я столько лет его не видел! Я даже не знаю, жив он или мертв, не знаю, как он там! Зачем я здесь, как вы думаете?

У него вновь перехватило дыхание, а глаза налились кровью от злости.

– Неужели вы и впрямь ждете, что Мо Вэйюй сам спустится сюда, упадет на колени и взмолится о пощаде?

– Господин Сюэ…

– На всем белом свете у меня не осталось никого роднее моего наставника.

Сюэ Мэн дернулся, высвобождая из рук старика-монаха полу своего одеяния, за которую тот его удерживал, и глухо добавил:

– Если вы не желаете идти, я отправлюсь туда один.

С этими словами он развернулся и пошел вверх по склону.

Сырой промозглый ветер шелестел на тысячу ладов; казалось, где-то в густом тумане посреди горных пролесков перешептывались между собой тысячи злобных духов, шуршали, блуждая среди деревьев, сонмы демонов.

Сюэ Мэн в одиночку добрался до самого пика, и перед его глазами предстал величественный дворец Мо Жаня, окна которого безмятежно сияли в ночи светом множества свечей. Внезапно юноша заметил возле пагоды Тунтянь три могильных холма. Подойдя ближе к первому из них, сплошь заросшему травой, он разглядел крупную надпись, вкривь и вкось, будто собачьей лапой, выдолбленную на надгробии: «Могила сваренной на пару драгоценной супруги Чу». Второй могильный холм, расположенный прямо напротив могилы «сваренной на пару супруги», выглядел совсем свежим: его явно насыпали совсем недавно. Надпись на надгробии гласила: «Могила зажаренной в масле императрицы, урожденной Сун».