Лепесток по-прежнему отбивается от Замка.

– Эй, Фитиль! – кричит она. – Улепётывай, пока старуха не схватила тебя!

– Нет, я тебя не брошу!

– Хотя бы один из нас должен спастись!

– А ну, Замок, отпирай ворота! – рявкает Старуха Богги. Она хватает и волочит Лепестка за руку, сдавливая своим железным напёрстком.

– Скорее же, – говорит Лепесток. – Ты должен выбраться за нас обоих!

Живот сводит. Унести ноги, но бросить друга – гораздо хуже, чем неудачная попытка бегства. Это изощрённое наказание, которое вполне в духе Старухи Богги.

Гремя связкой ключей, Замок ищет нужный, чтобы отпереть ворота.

– Пожалуй, медлить не стоит, – остерегает Папаша Хэрн. И, повернувшись к оленю, щёлкает языком. – Поторопись-ка, нам пора.

– Как же так… – бормочу я, но слова замирают у меня на губах. Человечек под стеклянным колпаком, которого старуха держала на каминной полке, был эльфом – теперь в этом нет сомнений. И если мои новые друзья тоже угодят под колпак…

Пока Замок ещё возится с ключами, олень склоняет голову и эльфы забираются к нему на рога.

– Сцапай их! Они не должны улизнуть! – рычит Старуха Богги, волоча Лепестка за собой по двору.

Эльфы обвязываются верёвкой, свитой из листьев, и накидывают её на оленьи рога, чтобы не свалиться по пути.

На душе скребут кошки, когда мы трогаемся, так и не выручив друга.

– Никогда не забуду тебя! – кричу я Лепестку.

– И я тоже тебя не забуду! – отзывается она, растворяясь вслед за старухой в темноте крыльца.

Вытянув шею, олень скачет по дороге до луга, потом мчится сквозь травы всё быстрее, летит галопом во всю прыть. Я покрепче хватаюсь за его гриву. Мы рассекаем дикие просторы, напитанные лунным блеском. Мне горестно из-за Лепестка, но свежий ветер, который хлещет в лицо, помогает воспрянуть духом. Вдыхаю глубоко-глубоко, и кажется, будто я впервые дышу по-настоящему. Смотрю на эльфов, привязавшихся к оленьим рогам, а потом оборачиваюсь – позади лишь серебристо-синий луг.

В небе моргают яркие звёзды. Невозможно поверить, что всё это – правда, что я вырвался из Харклайтса и меня несёт на своей спине сказочное животное, дерево-олень.

И я сильнее сжимаю шершавую гриву-кору.

Чудо – вот оно.

Далеко позади мерцают огоньки Харклайтса.

У меня снова прихватывает живот. Старуха расправится с Лепестком, и это ужасно. Если бы я сразу забрался на оленя вслед за ней, то мы бы оба спаслись и вместе мчались сейчас на его широкой спине.

– Я вернусь за тобой, – шепчу я, – и вытащу тебя оттуда.

Смотрю вперёд, потом на эльфов. Интересно, куда всё-таки мы едем и что у них за дом? Может, они живут на деревьях? Или в домиках вроде тех, что я мастерил из спичек?

На горизонте вырисовываются тёмные очертания леса, который всё ближе и ближе, – могучая стена деревьев.

Олень замедляет бег, идёт плавной поступью. Едва мы оказываемся в лесу, малышка в колыбели снова засыпает. Деревья – точно великаны, они выше нашей спичечной фабрики, и их так много, что не сосчитать. Вековые гиганты с морщинистыми стволами и длиннющими иссохшими ветками. Громадные сосны – лесные сторожа. Лепестку понравилось бы здесь. Она всегда любила сочинять истории про лес.

Долгое время мы едем молча, прислушиваясь к ночным звукам. В полосе лунного света Папаша Хэрн указывает на ежа – раньше я видел их только в газетах. Ухает сова. А потом раздаётся хриплый визг, от которого стынет кровь в жилах. Вцепляюсь в оленя крепче.

– Лисы это, – шёпотом говорит Папаша Хэрн. – Плутуют.

В Харклайтсе по ночам тишь. В шесть часов вечера замолкает Машина, и после этого единственный звук – тиканье настенных часов в холле. Но здесь всё совсем иначе, тишина чащи полна звуков. Непонятно, как эльфы умудряются спать.