На исходе второго тысячелетия человек погубил в себе все самое сокровенное, лишний раз доказав миру, что время – развращает. Больно представить себе будущее, в котором людьми движут семь смертных грехов, однако, всё развивается именно по такому сценарию. Когда солнечные лучи переставали проникать вглубь подземных коридоров, над моей головой зажигалась флуоресцентная лампа, которая была здесь единственным источником света в темное время суток. Я намеренно начинал играть именно в этом месте, зная об изъяне своей сцены, и отчасти для того, чтобы любым способом добиться внимания, которого мне так не хватало. Дождавшись позднего вечера я, в полном изнеможении, начал собирать свои вещи. Вдруг, свет над моей головой начал постепенно усиливаться, и лампа над моей головой взорвалась от перенапряжения. Оглянувшись по сторонам, я с трудом рассмотрел выход из туннеля. Наощупь собрав свои вещи, я аккуратно зашагал в сторону лестницы. Я был встревожен темнотой, обволакивающей мое тело, однако, глаза, которые быстро к ней привыкли, помогли мне успокоиться.

Поднявшись по ступеням я снова увидел свой город в ночных огнях, освещающих его мертвое чрево. Я чувствовал, как что-то покидает меня, словно ни одно слово, которое я хотел бы произнести, или действие, которое в силах был совершить, не имело никакого значения. Ощутив нечто гнетущее во тьме, в которой присутствовали лишь противоречия, я осознал, насколько я беспомощен и жалок. Мне было неприятно находиться на улице, на которой я бывал уже сотню раз, мне было противно смотреть на свое отражение в лужах, которые я обходил стороной. В тот момент ничего не имело значения и не смотря на то, что я любил ту самую дорогу до дома и те здания, которые стали частью меня, сейчас я чувствовал отвращение. Словно кто-то шепчет мне на ухо, а я, не догадываясь о его намерениях, повинуюсь ему. Я взглянул на небо и увидел луну, заплывшую под хмурые облака. В то же самое мгновение я начал складывать из обрывков своей памяти продолжение того самого стихотворения, которое не давало мне покоя последние дни. Ускорив свой шаг, я быстро дошел до своей берлоги. Аккуратно открыв входную дверь, чтобы проходящие мимо люди не смогли заглянуть внутрь, я бросился к листку бумаги, на котором я записывал все, что я мог вспомнить из той дивной поэзии моего прошлого:

Когда я находился в этих четырех стенах, ни что не могло меня сломать, и усомниться было не в чем, ведь то место, где мы обитаем впитывает наш характер, словно свежее полотно, на котором остаются все муки и радости настоящего творца. Я не считал себя таковым, и в то же время мне не приходилось отрекаться от мысли, что когда-нибудь меня услышат и голос моего творчества будет звучать в сердцах каждого человека, проходящего мимо меня и мыслящего о том, чтобы поделиться со мной честно заработанными им деньгами. Было ли в этом нечто корыстное или все, в чем я сомневался, было таким же правильным решением, как и заниматься тем, что ты любишь? И было ли решение заниматься тем, к чему лежит моя истерзанная душа, правильным по отношению к самому себе? Порой во мне бурлили эмоции, которые невозможно было остановить, но я не мог что-либо с этим поделать, потому что чаще всего отсутствие предрасположенности к людям распространялось и на меня самого. Пожалуй, самой трудной задачей в моей жизни оставалось – понять себя.

Она лежала на том же месте и ее присутствие давало мне надежду на то, что я, спустя долгие и мучительные годы одиночества, пойму себя и тем самым добьюсь всего, чего хотел бы добиться. Я не сомневался, что вчера, бросившись за ней в море, я поступил правильно, следуя желанию своего сердца. Возможно, я был по-детски наивен, приписывая свои чувства главному органу в моем теле, обеспечивающему ток крови по кровеносным сосудам. И потому, задумавшись над этим всерьез, я открыл свой шкаф в поисках старого учебника по биологии. Перекладывая книги с места на место, я пытался вспомнить, как выглядит та рукопись, которой я посвятил ни один год своей жизни. И несмотря на то, что эта книга не представляла для меня той ценности, сравнимой со старческим изданием «Одиссеи», я дорожил ею, как собственной жизнью. Относившись к книгам, как к близким людям, я не мог швырнуть книгу на пол или позволить ей пролить на себя кофе, не задумываясь о последствиях. Библиотека, которая хранилась в моем шкафу для одежды, значила для меня намного больше, чем жилье, за которое мне приходилось платить, жертвуя продажей музыкального инструмента, некогда принадлежавшего моему отцу. Распознав обложку темно-зеленого цвета я открыл учебник по биологии в поисках термина под названием «сердце». Мною, как и многими другими скитальцами на этой земле, двигал интерес, ради которого я часто был готов на большие жертвы. В этот раз мне не пришлось от чего-то отказываться и, наверное, единственное, что можно было приписать к этому действу, это потеря времени, которое я и без того не умел ценить должным образом. Открыв книгу на правильной странице я вчитывался в каждое слово, впечатанное в пожелтевшую от старости бумагу и дочитав до самого конца, я убедился в том, что в этой статье, посвященной главному органу человеческого тела, ни разу не было упомянуто слово «любовь». Это стало для меня столь печальным открытием, что я потерял дар речи, восприняв себя самым первым приматом на этой планете. Как же быть со всем тем неимоверным литературным богатством, которое то и дело твердит о том, что любовь живёт в нашем сердце? Прочитав эту статью, можно было перестать восхищаться неземной поэзией Гёте, и прекратить почитание наследия, доставшееся нам от Уильяма Шекспира.