Очнувшись лишь на следующее утро, я все еще держал ее за руку и, наверное, если бы не голод, разъедающий меня изнутри, мой сон, длиною в ночь, никогда бы не прекратился. Встав с кровати я услышал, как скрипят молодые кости. Пожалуй, мне все-таки довелось устроить себе небольшой отпуск. Город еще спал, и, посмотрев на часы, я убедился в том, что впереди был целый день, который я должен был посвятить работе. Одевшись в черный костюм, насквозь пропитанный морской солью, мне не терпелось что-нибудь съесть, и, набравшись сил, я вновь мог заработать немного денег. Выйдя из своей берлоги, я ощутил некую легкость, которая появилась в моей жизни с сегодняшнего дня. Возможно, я принуждал себя к самообману, приписывая к появлению в моей жизни человека, который к жизни не имел уже никакого отношения, остальные аспекты осмысленного существования. Как бы то ни было, все, что когда-то казалось мне таким сложным, стало простым и ненавязчивым.

На старом рынке торговцы уже разложили свой товар, несмотря на то, что покупателей здесь не часто можно было встретить. Антураж этих мест никогда не менял своего облика. Старый рынок всегда кишел бездомными, спящими здесь по ночам и бодрствующими с самого раннего утра. Их лица вызывали у меня омерзение и все же иногда, глядя на них, мне приходилось понимать, что я находился во всеоружии. Крепко держась за свою виолончель, я лишь надеялся на то, что мне не придется гнаться за человеком, попытавшимся украсть смысл всей моей жизни. Один из тех бедолаг, кочующих на одном и том же месте, ухватился за мою руку.

– У тебя есть деньги? – спросил он, не отпуская меня.

– Нет, моих сбережений не хватит даже на то, чтобы оплатить штраф за неправильную парковку.

От него так разило, что я готов был тут же броситься куда-нибудь подальше от этих мест. Вырвавшись из его грязных рук, я направился к даме со свежими овощами и взял немного на сегодня, завернув все в остатки прошлогодней газеты. Женщина в чёрном фартуке всегда была со мной очень любезна, хоть и не была в состоянии скрыть своей хронической усталости. Уходя со старого рынка я видел, как презрительно смотрел на меня тот бездомный, безнадежно пытающийся отобрать у меня последние монеты. Его помятое лицо чем-то напомнило мне того человека в инвалидной коляске, однако, я решил не придавать этому значения и двинулся в сторону Стокгольмского парка. Массивные деревья, растущие там не первое пятидесятилетие, опускали свои ветви до самой земли, создавая некого рода туннель, через который проходил каждый житель этого города. Не скрывая своего восхищения, я приходил сюда время от времени, чтобы почувствовать себя частью чего-то большего. Присев на голую землю у нерабочего фонтана, я не мог не думать о той девушке, которая сейчас находилась в моем пристанище. Я не был в силах утверждать, что все мои мысли были только о ней, но я с уверенностью мог сказать, что она в корне меняет мое мировоззрение. Осталось лишь ответить на один вопрос – действительно ли все изменилось или же тонкости моей натуры имеют столь шаткий фундамент, что даже собственное желание все изменить будет обречено на провал? Во время своего завтрака я наблюдал за тем, как город постепенно оживает, словно все, что в нем находилось, приходило в движение. Он был подобен организму, питающимся своим окружением.

Спустившись вниз по лестнице, я оказался в том самом переходе, через который ежедневно проходят тысячи людей. Не смотря на то, что я выбрал себе подобное место в качестве мнимой сцены, мне никогда не доводилось видеть настоящих слушателей, которые бы узрели то, что происходит вокруг них. Если бы не те безнадежные карьеристы, бросающие мне гроши, затерявшиеся в их карманах, я бы уже давно составил компанию бездомным, ночующим на старом рынке. И уж тогда, возможно, дама с овощами не была бы со мной так любезна. Я прекрасно осознавал, что состоявшееся положение в обществе является прямой дорогой к гнилым сердцам наших горожан, однако, меня это не заботило. Вспомнив о том, что два дня назад я удосужился разрушить свой самодельный стул, мне посчастливилось найти ящик из-под продуктов, импортируемых из стран восточного побережья. При настройке инструмента люди оборачивались в недоумении не понимая, как можно было прийти сюда с отсутствием какого-либо таланта. Насколько глупо и бессмысленно казалось их безразличие с той секунды, когда я на самом деле начинал играть на своей прекрасной виолончели. Во время игры я не смотрел на свои наручные часы, чтобы поинтересоваться, сколько времени я уже находился в этом богом забытом переходе, но меня не могло не удивлять то, как быстро двигались их стрелки, уничтожая драгоценный фактор нашего существования. Мелодия, которую я играл чаще всего, повторяя ее день за днем, с раннего детства терзала мою душу. Когда-то ее написал мой отец, переживающий смерть его матери, и лишь в музыке он мог оставить свою боль, которую я, будучи ребенком, был не в силах понять. Я всегда был в восторге от акустики этого места, словно она, поднимаясь по лестнице, притягивала людей, не желающих признавать талант моего покойного отца, и, одновременно с этим, отталкивала их.