Аделаида увела сына в туалет. Через пару минут, уже вчетвером, они прошли в конец тускло освещенного зала, где вдоль окон теснился ряд свободных квадратных столиков.

Одетый в вельветовые штанишки и темно-синий шерстяной джемпер, светлоголовый мальчуган не мог не вызывать умиления. Его усадили на диванчик. Ёжик послушно устроился на сиденье и теперь глазел в окно на озаренный бело-желтыми фонарями полумрак Тверского бульвара. Нина переводила взгляд с матери Аделаиды на настенное зеркало, висевшее над спинкой диванчика. В зеркале она видела свое лицо с серыми кругами под глазами и всё сильнее терялась под взглядом Аделаиды – от ощущения, что не может противостоять ее необъяснимой власти над собой, той власти, которую почувствовала еще в первый день их знакомства, но едва ли тогда осознала это как следует.

Официант принес взрослым чай, а для ребенка какао.

– Какой он хорошенький… ваш Сережа, – тихо сказала Нина. – Вы сказали, ему четыре?

– Да ведь ты прольешь всё на себя! – не успела ответить ей Ада и вовремя подхватила опасно наклонившуюся в детских ручках чашку с какао. – Ёжик, милый, осторожно – очень горячо!

– Осторожно-кукожно… – улыбнулся мальчик, не выпуская чашку.

– Лучше с ложки пей, а то разольешь. Да не торопись, пусть остынет! Ну-ка, дай я подую…

Отбросив волосы за плечи, Аделаида принялась дуть на ложку с какао. Малышу не терпелось. Он умудрился подтянуть ложку к себе.

– Фу-у! – сморщился он – Горько…

– Ничего не горько, какао всегда такое – даже когда с сахаром.

– Почему? – спросил малыш.

– Потому что.

– Потому что почему? – переспросил мальчуган.

– Потому что потому.

– Потому что почему?..

Нина не могла удержаться от улыбки. Поведение ребенка, его детский лепет не могли ее оставить равнодушной. Мать Аделаиды всё это время сидела молча, отстраненно глядя в окно и думая о чем-то своем. Нина, сколько ни присматривалась, не могла уловить ее родственного сходства с Аделаидой, разве что в шоколадного оттенка глазах пожилой женщины временами сквозила та же недоверчивость, что и у дочери.

– А я даже паука могу съесть, – похвастался тем временем Сережа, пытаясь привлечь к себе внимание притихших взрослых.

– Ох, Ёжик, прошу тебя, перестань. Что о тебе тетя подумает? – улыбалась Аделаида.

– Адочка, вы оставайтесь, а нам с Сереженькой пора, а то неловко получится, – сказала мать Аделаиды, не объясняя причин внезапной спешки.

Ада хотела было помочь матери отвести малыша к гардеробу и одеть, но та остановила ее, да и малыш, как заметила Нина, больше слушался бабушку, чем маму.

– Мама в Риге живет, – сказала Адель, когда они остались одни. – А Сережа… Он пока у нее. Я бы очень хотела жить с ним, но условия не позволяют. Мой друг… не хочет заниматься ребенком, вот и получается… – Адель печально вздохнула. – Мама привезла его обследоваться. Он год назад болел, а лечились мы здесь, в Москве.

– Что-то серьезное?

– Лейкоз… Острый лейкоз, – сказала Аделаида и торопливо отвела взгляд.

– Это что-то с кровью связанное? – спросила Нина.

– Раньше это называли белокровием, а теперь так…

У Ады задрожал подбородок.

– У Сережи?! – изумилась Нина.

– Вроде вылечили, а сейчас вот… опять нужно обследовать.

– Бедный мальчик. Я бы не подумала никогда… Такой живой, такой умница, – с неподдельным сочувствием сказала Нина.

– Я, кстати, собиралась позвонить вам… после того вечера. Ваш знакомый, американец… он просил у меня один адрес и оставил ваш телефон. Но я куда-то его засунула, – сменила Аделаида тему. – А мой друг, он сейчас в командировке, так что спросить было не у кого…

По голосу Адели чувствовалось, что сказанное требует от нее какого-то усилия. И Нина с ходу почему-то догадалась, что Грабе обратился к Аделаиде с пустой просьбой только ради того, чтобы не потерять с ней контакт. Переборов в себе что-то смутное, протестующее, Нина отыскала в сумке ручку и стала торопливо писать на бумажной салфетке: