. После серии побед Наполеона, французские «акции» при султанском дворе существенно возросли. Нарушение Турцией ряда условий Ясского мира (например, смена без участия России господарей Молдавии и Валахии), явно свидетельствовала о том, что дело близится к русско-турецкому разрыву. Российская дипломатия, стремясь нейтрализовать эти угрозы, хотела добиться временного мирного соглашения хотя бы с Ираном. Как было отмечено выше, такие предписания давались еще Цицианову. Тогда, в силу изложенных причин, даже помышлять о переговорах с Ираном по этому поводу не представлялось возможным. Ныне же, после очередных побед русских войск, в Санкт-Петербурге считали возможным вновь возвратиться к этой теме. В свою очередь Иран (как выяснится позже – лишь с целью выигрыша времени), сам подал сигналы о том, что он также не прочь сесть за стол переговоров. В столкновениях, возникших из-за багдадского пашалыка, персы терпели от турок неудачи. Шах на тот момент не мог вести широкомасштабные боевые действия против России, и опасался занятия либо русскими, либо турецкими войсками Эриванского ханства. Для достижения своих цель шах отправил одного посланника в Констатинополь – с задачей заключения мира, а другого – к русской стороне с целью начала мирных переговоров. Чтобы «не потерять лицо», шахский двор действовал от имени гилянского правителя Мирзы-Мусы. Уже в сентябре 1806 г. к Гудовичу прибыл иранский чиновник от Мирзы-Мусы Мирза-Мамед-Али. Последний передал Гудовичу предложения Мирзы-Мусы клонившиеся к тому, чтобы либо войти в переговоры с шахом через него, либо отправить посланника прямо в Тегеран с предложеним мирных условий[88]. При разговоре с Мамед-Али Гудович намекнул ему (следуя инструкциям Будберга) и на возможность оказании помощи персам в вопросе Баязета, Эрзурума, Карса.

В ответом письме к Мирза-Мусе (т. е., на самом деле к шаху), Гудович отмечал следующее «и увидел я из оного желание Персии спокойствия, доброго согласия и мира, уведомляю вас, что Государь Император мой, сколь велик, столько и человеколюбив, жалеет пролития крови не только своих верноподданных, но и неприятельской. Ведая потому сию волю, я не удаляюсь от клонящегося к доброму согласию и миру сношения, с тем, однакож, чтобы мир был сходственный Высочайшему достоинству величайшего в свете Государя Императора. Твердость и постоянство мира зависят наипаче от постановления постоянных, твердых и самой натурою показуемых границ, как, например, реки Кура и Араке. Ежели доброе и искреннее намерение к миру с вашей стороны есть, и сей первый о вышеписаннных границах пункт постановлен будет основанием мира, то я осмелюсь о том донести всеподданнейше Его Императорскому Величеству и надеюсь, что великий Государь Император мой даст свое Высочайшее мне повеление на дальнейшее постановление мирного договора и затем, великодушное признание может последовать владеющего ныне персидскими провинциями в настоящем его, по прежним обыкновениям персидским, достоинстве»[89].

Однако, дабы не сорвать с самого начала саму возможность мирных переговоров, император Александр I стремился на данном этапе избежать жестких постановок вопроса о границах (что было наиболее раздражающим фактором для персов) и инструктировал Гудовича добиться хотя бы приостановления военных действий. Так, в своем письме последнему от 4 октября 1806 г. император отмечал «Сходно с ответом, вами учиненным, Кура и Араке долженствуют быть непременной чертой, определяющей границы между Российской Империей и Персией. Но как при стечении настоящих обстоятельств, прекращение воинских действий с Персией представляется важнейшим предметом, я повелеваю вам, не