Вам, должно быть, знакомы темные закоулки старого Парижа с изъеденными плесенью домами, со склизкими мостовыми и атмосферой затхлости, вроде улицы Мобюэ, улицы Венеции или улицы де Брантома? Солнце никогда не осушало бегущих по ним грязных ручейков, здесь никогда не услышишь стука колес кареты, даже ночные фонари здесь едва теплятся, будто вот-вот погаснут от сырости.

Вы когда-нибудь смотрели с крыши в эти узкие дворы, мрачные, как колодцы, на дне которых копошатся смутно различимые существа, бесформенные и практически одинаковые на вид?

Притом что в двух шагах от этих клоак нет ни малейшего недостатка в свежем воздухе и ярком свете и вся роскошь большого города выставлена напоказ во всем своем великолепии.

Таковы леса Гвианы, где наряду с восхитительными чудесами тропиков встречаются подобные медвежьи углы, не менее темные и безнадежные, но куда более мрачные.

Все дело в том, что здесь соединяются две созидательные силы невероятной мощи. С одной стороны, это экваториальное солнце, чьи неумолимые лучи сверх всякой меры нагревают эти знойные края, названные так неспроста; с другой – жирная и влажная почва, сформированная вековыми органическими отложениями и до предела насыщенная питательными веществами.

Крошечное семечко, скромный зародыш древесного гиганта, мгновенно и буйно прорастает в этой питательной среде. Побег вытягивается прямо на глазах, как в огромной теплице, и через несколько месяцев превращается в дерево. Его крона стремится вверх, а тонкий ствол твердеет, и кажется, будто солнце высасывает земные соки через большую соломинку для питья.

Молодому дереву требуется воздух. Ему нужен свет. Его бледные листья, чахлые, как у всех растений, что прозябают во тьме, нуждаются в хлорофилле, их главном красителе, как человеческая кровь – в гемоглобине. И только солнце может его дать. Поэтому единственной заботой юного растения становится постоянный рост в стремлении к его горячим поцелуям. Ни одна сила в мире не способна укротить этот порыв. Рано или поздно молодые деревья пронзают плотный лиственный свод и добавляют новые капли к зеленому океану.

Это буйство тропической растительности производит невероятное, поразительное впечатление. Чтобы составить о нем представление, лучше всего самому оказаться под переплетением огромных ветвей, сливающихся воедино где-то там, под самыми облаками, прикоснуться к чудовищным корням, под которыми беспрерывно происходит таинственное зарождение новой жизни.

О, как жалко выглядит человек, с трудом пробирающийся в этой неодолимой чащобе! Как медленно он идет среди гигантских деревьев! И все же он движется вперед, с компасом в одной руке и с мачете в другой, похожий на сапера, занятого подкопом, или на муравья, роющего нору у подножия горы.

В таких растительных катакомбах и пришлось жить нашим героям после постигшего их двойного несчастья. Они не имели почти никакого представления о времени, им не хватало света и воздуха. Птичье пение никогда не нарушало здешней могильной тишины. Пернатые обитатели джунглей избегают залетать в этот бурелом, опасный даже для хищных зверей. Здесь почти не растет трава, еще меньше цветов, только скользкий, зеленоватый, как губка распухший от воды мох на корнях, напоминающих постаменты колонн готического собора. А подо мхами кишмя кишит целый мир змей, ящериц, жаб, сколопендр, пауков-крабов и скорпионов.

Друзья уже почти месяц пытались выжить в этом рассаднике лихорадки, где жизнь в принципе казалась невозможной, даже их костру не хватало кислорода, чтобы как следует разгореться в разреженной атмосфере подлеска.