О нет, они не просили игрушек. Они уже давно были лишены этой радости первых лет жизни и научились без нее обходиться. Да и позволено ли радоваться детям изгнанника? Какое им дело было до мрачного и безнадежного года, что только что завершился, как и до нового, что не сулил ничего, кроме отчаяния?

Мать вытерла слезы и, запросто протянув руку рабочему, сказала ему:

– Спасибо! Благодарю вас от его имени и от меня!

– Что ж, мадам, есть ли какие-нибудь новости? – спросил тот.

– Пока ничего. И наши сбережения на исходе. Работа дает мне все меньше. Молодая англичанка, которая брала у меня уроки французского, заболела и уезжает на юг. Скоро я смогу зарабатывать только вышивкой, а от нее так болят глаза.

– О, мадам, вы забываете обо мне! Я могу работать сверхурочно. И потом, зима когда-нибудь закончится.

– Нет, мой дорогой Николя, я ничего не забыла, ни вашей доброты, ни вашей самоотверженности, ни вашей любви к моим мальчикам, но я не могу ничего от вас принимать.

– О, это самое малое, что я могу для вас сделать. Разве патрон не позаботился обо мне, когда мой отец погиб при взрыве машины? Кто обеспечил куском хлеба мою больную мать? Кому я должен быть благодарен за то, что старушка оставила этот мир со спокойным сердцем? Только вам и ему! Так что, мадам, мы одна семья.

– И поэтому вы хотите умереть на работе, в то время как сами едва сводите концы с концами?

– Мадам, если есть руки, глаза и любовь к работе, то всегда сможешь себя прокормить. Только подумайте, с моим жалованьем механика-наладчика и со сверхурочными я буду зарабатывать как мастер.

– И отдавать нам все, лишая себя самого необходимого?

– Конечно, мы же одна семья!

– Так и есть, дитя мое… и все же я откажусь. Позже будет видно… если нам станет совсем невмоготу, если дети начнут болеть и нам будет грозить голод… О, как страшно об этом думать. Нет, надеюсь, до этого не дойдет. А пока поверьте, что я так тронута вашим предложением, будто бы уже его приняла.

– Но скажите, мадам, нет ли способа вернуть его? Говорят, кое-кто уже прибыл с Бель-Иля и из Ламбессы.

– Они подали прошение о помиловании… Мой муж никогда не станет умолять тех, кто вынес ему приговор. Он всегда был человеком чести и ни за что не изменит себе.

Рабочий опустил голову и не произнес ни слова в ответ.

– Но я хотя бы ему напишу, – сказала мадам Робен сдавленным голосом, – мы все вместе напишем, это будет третье новогоднее письмо… уже третий Новый год мы встречаем без него… Не так ли, дети, напишем папе?

– Да, мама, конечно! – отозвались старшие, а маленький Шарль, усевшись в углу с важным видом, начеркал что-то на листке бумаги и протянул его матери с довольным видом:

– Вот мое письмо… для папы!

Жена каторжника, зная, через какие руки должно пройти ее письмо прежде, чем попадет к мужу, будучи осведомленной о том, как свирепствует цензура в отношении писем к политическим заключенным, писала кратко, желая лишь известить Робена о делах семьи и всячески избегая любых комментариев, которые могли бы навлечь на него гнев тюремного начальства.

О, с каким же трудом эта благородная мать и доблестная жена пыталась смягчить выражения нежности, которые так и рвались из-под ее пера! Но ей было неловко прилюдно выражать свою любовь и горе.

Вот что она писала:

Мой дорогой Шарль!

Сегодня первое января. Прошедший год был для нас печальным, а для тебя ужасным. Принесет ли наступивший год облегчение тебе в твоих страданиях и утешение нам в наших горестях? Мы надеемся на это, как и ты, наш дорогой и благородный мученик, и в этой надежде наша сила.

Я стараюсь держаться, иначе нельзя! И наши славные мальчики тоже, они уже настоящие маленькие мужчины, достойные тебя сыновья. Анри растет. Он учится и уже очень серьезен. Он твоя копия во всем. Эдмон и Эжен тоже подросли. Они очень веселые и немного легкомысленные, как я до того, как к нам пришла беда. Что до нашего Шарля, то невозможно вообразить себе более прелестного ребенка. Он настоящий амурчик, розовый, пухленький, красивый и к тому же умница!.. Можешь поверить, только что, когда он услышал, что я пишу тебе письмо, то принес мне весь исчерканный листок бумаги, который он сам аккуратно сложил, заявив, что это его письмо для папы.