Зато закричала сама Лёля; не закричала даже – завопила, ещё похлеще ожившего клоуна. И, завопив, бросилась прочь от страшного этого места. Она всё бежала и вопила, вопила и бежала, и всё казалось Лёле, что зловещая эта игрушка тоже мчит следом и вот-вот должна её настигнуть! Вокруг были люди, превеликое множество взрослых людей, но Лёля понимала, что никто из них ничем не сможет сейчас ей помочь, ибо у взрослых свои «взрослые» ужасы и свои «взрослые» представления о кошмарах.
В этих «взрослых» ужасах и кошмарах могли быть серийные убийцы и отпетые уголовники, там могли также фигурировать пьяные лихачи-водители и потерявшие человеческий облик наркоманы. Но ни в одном из «взрослых ужастиков» не могло быть ожившего гуттаперчевого клоуна, потому что в реальной жизни такого просто не могло быть!
Именно это и было самым ужасным, ибо рушился такой привычный и, казалось бы, навсегда устоявшийся мир вокруг. А вместо него открывалась вдруг чёрная зияющая бездна, в которую так легко было упасть…
Зияющая эта бездна и в самом деле разверзлась вдруг у самых ног девушки, и, не сумев удержаться на её краю, Лёля покачнулась и с воплем ужаса полетела куда-то вниз.
Она летела долго, бесконечно долго, а чёрная бездонная пропасть всё продолжалась и продолжалась и никак не желала заканчиваться…
Глава 3
Очнулась Лёля в каком-то небольшом, но на удивление светлом и, скорее даже, на удивление белом помещении. Белым тут было буквально всё: потолок, стены, небольшой стол с двумя табуретами, даже плотные тяжёлые шторы на единственном окне, и те оказались молочно-белого цвета.
Сама же Лёля почему-то лежала на кровати, заботливо укрытая одеялом (тоже белым), а рядом, на пустой соседней кровати, сидела мать в наброшенном на плечи белом халате и заботливо держала Лёлю за руку. Заметив, что Лёля открыла глаза, мать ободряюще ей улыбнулась и при этом украдкой смахнула с лица остатки слёз.
– Как ты, доча? – негромко осведомилась она.
– Нормально! – осторожно приподняв голову, Лёля принялась удивлённо осматриваться по сторонам. – А где это мы?
– В больнице, – сказала мать, потом помолчала немного и добавила: – Ты только не волнуйся, врач сказал, что тебе вредно волноваться…
– Врач?! Какой врач?!
Мать ничего не ответила.
– Я что, заболела?
Что-то было не так с Лёлей, совсем даже не так… Что-то она напрочь позабыла: важное что-то, жизненно даже необходимое…
Вот только что именно? И как это «что-то» всё же вспомнить?
Лёля вдруг поняла, что не хочет вспоминать это «что-то», что она просто боится будущих своих воспоминаний.
– Одноклассницы твои заходили, – сказала мать, внимательно и как-то встревожено посматривая на Лёлю. – Вместе с классным руководителем. Посидели немножечко…
– И Марьянка тоже? – мгновенно насторожившись, спросила Лёля.
– Не было Марьяны, – проговорила мать после некоторого молчания.
– Почему?
Вместо ответа мать лишь как-то неопределённо пожала плечами.
– Почему не было Марьянки? – закричала Лёля, вскакивая с кровати. – Почему другие были, а её не было?!
– Тише, тише!
Обняв Лёлю, мать крепко прижала её к себе.
– Успокойся! Тебе вредно волноваться!
Ничего на это не отвечая, Лёля лишь ещё крепче прижалась к матери. И тут…
Вспомнив о Марьяне, она тотчас же припомнила и всё остальное. И главное: жуткого этого клоуна, который, конечно же, вернётся, чтобы отомстить. А форточка, как назло, настежь распахнута, и дверь тоже можно было бы поплотней затворить…
– Ты что, доча?! – встревожено спросила мать, видимо, заметив в лице Лёли какие-то перемены. – Плохо тебе, да?! Может, врача позвать?
– Мобильник… где мой мобильник? Я должна… Марьяне должна позвонить!