Доехали скоро. Митяй соскочил с саней и хотел, было, ухватить граммофон, чтобы вручить владелице. Однако Комариха, проворно шмыгнув за калитку, отворила створки ворот и пригласила заехать, чтобы дорогую технику не повредить. Митяй подвёл Кралю к самому крыльцу и уже тогда взялся за полированные бока граммофона. Хозяйка шла впереди, отворяя перед ним двери. Граммофон был внесён и водружён на стол, а гость сконфуженно оглядывался на мокрые следы, оставленные валенками.

– Наследил я тут. Пойду, пожалуй.

– Что ты, гостенёк дорогой. Погоди маленько, музыку послушаем. Да не смотри ты на дверь. Лучше валенки сними.

Сама она быстро затёрла лужицы, которые остались от его следов. Митяй снял валенки и поставил возле печи, сам присел к столу, с любопытством разглядывая граммофон.

– Заграничной работы, немецкой, – с гордостью проговорила хозяйка, – а пластинки разные… Есть русские, одна немецкая, а вот американская, – протянула ему посмотреть.

Митяй взял пластинку в руки и улыбнулся. На белой круглой этикетке по центру была потешная картинка: точно такой же граммофон слушала белая собака с чёрными пятнами, подняв одно ухо. Буквы были непонятные, поэтому он вернул пластинку хозяйке.

– Войс хиз мастэр. По-русски: «Голос её хозяина», это, как бы, фирменный знак. А записана музыка к танцу «Аргентинское танго».

– А на других что?

На немецкой оказался вальс Штрауса «Сказки Венского леса», на выпущенных в Санкт-Петербурге – «Когда б имел златые горы» и «Очи чёрные».

– Послушать хочешь?

– Конечно, хочу.

– Следи, что я буду делать.

Комариха поправила трубу, отвернув её в сторону, покрутила торчащую из полированного ящика позолоченную ручку, потом осторожно поставила пластинку на диск аппарата и сдвинула в сторону рычажок.

Звуки оркестра, исполнявшего прекрасную музыку Штрауса, зазвучали из золочёной трубы… Митяй, замерев, слушал. Это было совсем-совсем другое, не то, что деревенские гармошки и балалайки.

– Ну, что, Дмитрий Петрович, нравится? – очнулся он от голоса хозяйки, которая одета была уже не в строгое платье, а в жёлтый пеньюар с кружевами. Короткие рукава подчёркивали её холёные руки, приоткрытая полная грудь, с золотым крестиком в ложбинке, колыхалась под ладно скроенным одеянием.

– Очень. Только почему вы меня Дмитрием Петровичем называете? Все меня Митей зовут, друзья – Митяй…

– Так ты же, через две недели, женишься. А женатого мужчину, главного в доме, как ещё называть? Конечно, по отчеству. Давай теперь отметим мою покупку. Пятьдесят рублей за неё, всё-таки, отдала. Как думаешь, того стоит?..

«Ни хрена себе, – подумал Митяй, – мы всю свадьбу в тридцать целковых уложить думаем. Да за такие деньги двух коров можно купить». А вслух сказал:

– Конечно, вещь стоящая. Такого ни у кого в деревне нет.

– Попробую музыкальные вечера… Вот ещё пластинок прикуплю, тогда можно и обдумать. Я всё-таки Бестужевские курсы кончала, – говорила она, растягивая немного слова, как делают люди, чем-то озабоченные. Она что-то искала в буфете. – А, вот, нашла. Осталось ещё немного… – Гранёную бутылку с вытянутым горлышком поставила на стол.

– Винный дом «Шустовъ и Ко», – вслух прочитал Митяй надпись полукругом на цветной этикетке. – Поставщик двора Российского Императорского двора. Коньякъ. Изготовлено во Франции, разлито в Санкт-Петербурге.

– Пробовал такое? – ласково спросила хозяйка.

– Откуда нам? Водку монопольную, и то один раз пробовал у дяди. А так – наливочки или настоечки – в праздник, бывает, пару рюмок и опрокинешь.

– Тем более, стоит попробовать, заодно и на «ты» перейдём.

– Это как? – выпучил глаза Митяй.