– Напугали вы нас, Соломон Израилевич, напугали…

– Простите, я, наверное, вас должен узнать, но не узнал, не очень помню последние дни…

– Наталья Петровна, завотделением. Я так понимаю, сегодня получше вам, да?

– Две минуты назад стало просто прекрасно. – Соломон Израилевич наглейшим образом уставился на Наталью Петровну, чем даже немного ее смутил.

– А что случилось две минуты назад? – спросила она, вспоминая, как нужно кокетничать.

И Соломона Израилевича прорвало. Он сам себе напомнил юного лицеиста Пушкина с известной картины.

– Вы вошли в палату… Вот что случилось! Все-таки молодость – это прекрасно. Вот смотрю на вас и любуюсь. Вы как только что расцветшая роза. Вот правда, сразу ожил, я бы даже сказал – жить захотел. Я настаиваю, чтобы вы навещали меня раз в час. Минимум! Вы не можете отказать в просьбе умирающему. – Соломон Израилевич магически улыбнулся.

Как вы понимаете, стрела попала в цель. Физики бы восхитились моментом. Возраст, оказывается, тоже целиком зависит от наблюдателя. Наталья Петровна осознала эту простую истину, села на край кровати, взяла Соломона Израилевича за ладонь, и в этот момент в дверь просунулась детская голова.

– Ну что, можно?

Наталья Петровна отдернула руку и ответила:

– Да-да, конечно! Дедушка вас ждет.

После этой фразы в палату влетело восемь человек. С цветами, пирожными, персиками и криками. Дети, внуки и т. д. обступили Соломона Израилевича и моментально выдавили из периметра Наталью Петровну. Начался гул из вопросов, признаний в любви, радости исцелению и прочего сентиментального.

Соломон Израилевич моментально вскипел. Как это ни было странно, но в данный момент он менее всего хотел выполнения главной задачи своей жизни, а именно заботы близких. Только что установившуюся чудесную, почти невидимую связь с Натальей Петровной грубо прервали.

– Тихо все! Можете по очереди, и вообще-то я говорил со своим лечащим врачом. Так что выйти всем и зайти через пять минут!

Повисла неприятная тишина, из которой выход быстрее всех нашла дочь, Ида Соломоновна.

– Спокойно, папочка, мы понимаем, что тебе пока еще тяжело, но совершенно необязательно, как ты любишь, абсолютно все обсуждать с врачом. Наталья Петровна расскажет нам в деталях, а мы что посчитаем нужным, – тебе. Наталья Петровна, давайте выйдем в коридор. Давайте-давайте.

Наталья Петровна оторопела от такого напора и, бросив на Соломона Израилевича беспомощный взгляд, покинула палату.

А дальше для Соломона Израилевича начался неожиданный заботливый ад. Все люди из списка, все восемнадцать человек изъявили желание отдать ему родственный долг, а именно – дежурить в палате. Круглосуточно. Постоянно. Вопрос решился на уровне главврача. Что немаловажно, абсолютно все волонтерили бескорыстно. Никаких мыслей о наследстве. Любовь и воспитание.

В какой-то момент Соломон Израилевич так психанул, что позвонил на охрану и попросил удалить из палаты посторонних. Естественно, никого не удалили, а дедушку Шломо признали немного выжившим из ума и не совсем дееспособным. Наталья Петровна заходила утром и вечером, но находилась под пристальным вниманием иногда трех пар глаз, и любой намек на переход личных границ становился невозможным. Телефон у дедушки Шломо взял ненадолго внук, но не вернул. Оказалось, это был тайный план Иды Соломоновны, которая заметила, что папа волнуется, когда им пользуется. Еще бы он не волновался. Соломон Израилевич пытался найти союзников или мобильный Натальи Петровны. Тщетно.

Заключенный изнывал. Впервые он влюбился в женщину просто так. То есть не рассматривая ее как способ производства тех, кто не даст ему умереть одному. Напротив, всех не дававших ему умереть одному в эту конкретную минуту он ненавидел, потому что они не давали ему жить одному.