Ливонский орден в этом отношении был гораздо строже Тевтонского; это можно было объяснить тем, что он реже подвергался наездам разных иноземных гостей-рыцарей, привозивших с собой свою атмосферу и привычки, далеко не сходные со строгим монастырским уставом крестоносцев.

Предшественник графа Брауншвейга на должности командора Штейгаузенского конвента, барон фон Шлипенбах, был человек крайне суровый. Аскет в полном значении этого слова, он и ото всей братии требовал исполнения устава, но встретил глухой отпор. Как бесконтрольный судья между братьями конвента, он попробовал употребить силу – и весь конвент разбежался. Огорчённый, он сам уехал к великому магистру и уже оттуда не возвращался.

На место его был назначен граф Брауншвейг. Это был человек совершенно особого закала. Строгий и беспощадный, формалист по внешности, он держался девиза «греши, но не попадайся», и так полюбился братьям-рыцарям, что они считали за особое счастье попасть в его конвент. Всех рыцарских мест в конвенте было одиннадцать, по числу имён апостольских, и на каждое место имелось по нескольку кандидатов в других конвентах.

Жизнь в замке была строга и однообразна по виду, но стоило только рыцарю переступить порог общей трапезной или длинного коридора с кельями по обеим сторонам, как он был уже на свободе и мог делать что хотел до тех пор, пока монастырский колокол не призывал братию к общей молитве.

Насчёт этого командор был очень строг; избави Бог кого из рыцарей не явиться в капеллу замка к началу службы: строгая эпитимия и лишение права выхода из замка были наказаниями для ослушника. Таким образом, не стесняя своих подчиненных в их времяпровождении в свободные часы, командор властвовал над ними неограниченно именно страхом за эту свободу, и потому каждый его взгляд, каждый жест уже считался приказанием.

Сам командор жил безвыездно в замке. У него не было даже потайного уголка и доброй феи в слободе. Зато слух ходил, что в высокой башне, гордо возвышавшейся над правым крылом замка, обитала в течение некоторого времени какая-то женщина. Говорили, что иногда в узких стрельчатых окнах башни мелькало белое покрывало, а по вечерам нескромный луч света прорывался сквозь ставни окон, затем и это видение исчезло. Башня опустела, женщина исчезла. Куда она девалась? Никто не мог дать ответа, а кто бы посмел спросить об этом сурового командора?!

По рассказам отца казначея, имевшего случай при прежнем командоре бывать в башне, в ней было три комнаты, по одной в каждом этаже, но они были пусты, заброшены и по виду никогда не обитались. Вход в них был через спальню командора, и со времени поступления на эту должность графа Брауншвейга никто не имел в руках ключа от железной двери, ведущей в эти покои.

Таинственный свет, белая мелькающая тень в окнах, наконец, самое таинственное исчезновение живого существа, очевидно, обитавшего в покоях высокой башни, хотя и возбуждали любопытство братьев конвента, но о них говорили мало: у каждого были свои дела, и никто не желал вмешиваться в интимную жизнь командора, который, в свою очередь, не мешал жить и им.

Выгода была обоюдная!

Брат Пётр, рыцарь, заведывающий больницей конвента в Штейнгаузене, был человек ещё не старый, но которого, несмотря на монашеский обет, точил червь честолюбия.

Он не хотел быть заурядным рыцарем, ему во чтобы то ни было хотелось отличия, и он очень обрадовался, когда за смертью старого госпитальера граф Брауншвейг предложил эту должность ему.

Кроме больницы и странноприимного дома, его ведению были подчинены все склады запасов в замке, а уезжая по делам ордена, командор передавал ему часть своей власти. Этого было достаточно, чтобы брат Пётр смотрел на братьев монахов-рыцарей чуть ли не как на своих подчиненных.