Не однажды за последние триста лет бывший аул Шаона перестраивался русскими. Первый раз – еще при Суворове, когда где-то в долине закладывались улицы Ставрополя. Второй раз – после окончания большой Кавказской войны, после «замирения». До сих пор в улицах Шаоны чудятся занесенные к подножиям снежных гор василеостровские линии и перспективы севастопольских бульваров.

В советское время, несмотря на усилия срочно выращенных местных академиков архитектуры, несмотря на их грандиозные генпланы, которые рассматривал и одобрял лично выдающийся архитектор всех времен и народов… Несмотря на энтузиазм братских народов, за исключением одного, репрессированного, несмотря на ведущую роль мудрой партии, советскому ампиру так и не удалось покорить улицы Шаоны. Она осталась русской крепостью, защищенной вынесенными на холмы фортами.

Однако несколько поколений русских архитекторов и военных инженеров не могли предположить, что город можно бомбардировать с птичьего полета. Они не могли представить, что такое залп взвода самоходок с «Градом» на борту…

Если бы не война, опять вернулся к этой мысли Седлецкий, славно бы приехать сюда туристом… Побродить по горным пастбищам, попить айрана, отведать козьего мяса с каперсами, молодым чесноком и крепчайшим соусом-тузлуком. Однако ни разу не приезжал Седлецкий в Шаону праздным гостем. Впервые он попал сюда с заданием подготовить плацдарм для будущей работы, сразу после Афгана, когда еще звучали последние выстрелы на перевале Саланг, когда аналитики Управления еще только просчитывали развал СССР в качестве одного из многих возможных и вовсе не обязательных вариантов постперестроечной действительности. И когда в Шаоне победил Национальный фронт, а вчерашний полковник Советской Армии стал премьер-министром, сплетенная Седлецким сеть уже давала первые уловы…

Вдали показался военный городок – два десятка белых строений за излучиной мелкой, играющей на камнях, реки. Трехпролетный мост под солнцем казался белым.

Мост, подумал Седлецкий, вот самое слабое место. Конечно, в шестидесятые, когда строили военный городок, меньше всего думали, что дорогу через реку когда-нибудь пережут здешние же партизаны.

– А что, майор, мост хорошо охраняется? – спросил Федосеев, в который раз угадывая мысли Седлецкого.

Генерал, как все больше убеждался его спутник по командировке, не соответствовал характеристике, добытой Седлецким. Коллеги называли Федосеева Большим Бэ. С первым определением просто – из-за роста и пуза. А «Бэ» расшифровывалось еще проще – бревно.

В ответ на вопрос генерала Алиев пожал плечами:

– Нэ наша проблема. Мост охраняет дивизия.

Машина между тем спустилась в глубокую лощинку. Здесь зелень по обочинам дороги была сочнее, мелькнули желтые перистые цветы. На подъеме из лощины их ждала рогатка: две полосатые перекрещенные железяки с красными габаритными тряпками. Солдат в полевой форме, в каске и с калашом поднял руку.

– Шайтан! – пробормотал Алиев. – Мою машину все знают…

Водитель притормозил волгу рядом с рогаткой, высунул голову наружу и вдруг начал медленно поднимать руки. Алиев на переднем сидении задергался, вытаскивая из бокового кармана пистолет. Дверь рывком распахнулась, и худой мальчишка ударил майора прикладом автомата в ключицу. Седлецкий оглянулся: из сопровождающего автобуса чинно выходила охрана с высоко вздернутыми руками. Люди, мгновенно вставшие из кюветов, занимали дорогу.

– Какого хрена, а? – заорал генерал в бородатое лицо, показавшееся в распахнутой дверце. – Вы знаете, мать вашу, кто я такой?

– Знаем, – сказал человек с бородой, вытаскивая стонущего Алиева. – Потому и остановили, генерал. Прошу выходить.