– Все думаю, – сказал глухо Акопов, – там, в Афгане, чего больше было, Рахмат, ошибок или предательства?

– А я об этом не думаю, – после некоторого молчания сказал Рахмат. – И тебе не советую.

– Понимаешь, у нас с тобой есть привилегия думать, – упрямо сказал Акопов. – Заслужили такое право… На мысли, на сомнения.

– Ты еще до сих пор не понял, в какую цену встают сомнения? – вздохнул Рахмат. – А я вот… Лет тридцать назад… Засомневался, когда надо было убрать своего же. Не поверил, что он, тварь, сдал двух моих агентов. Не было для этой сдачи видимого обоснования. Потом я убедился. Нашлось обоснование… Но поздно! Еле сам ноги унес. Так что души сомнения, джон, души!

– Старик, не путай хрен с пальцем! – досадливо сказал Акопов. – Я тоже не буду раздумывать, если попаду в подобную ситуацию… И не раздумывал, поверь! Но я о другом говорю. Иногда я чувствую себя инструментом. Надежным, острым… Таким, знаешь, мечом Аллаха. Всегда ли он прав, вот в чем вопрос!

– Кто?

– Аллах, кто же еще…

– Ложился бы отдыхать, – резко сказал Рахмат. – Если уж позволил сравнить себя с инструментом, то продолжу метафору, не обессудь. Сомнения – ржавчина, разъедающая самую надежную сталь. А ржавчину убирают наждаком. Мы профессионалы – не раскисай!

Акопов посидел еще немного в одиночестве и забрался в постель. После нескольких упражнений для дыхания спал он крепко, и ничего ему не снилось.

7

В бар к Юрику Толмачев не пошел. Совсем уж собрался, но… Пока по мокрой дороге доехал до Москвы, пока жигуль на стоянку загнал – время к полночи подвалило. То ли после вчерашнего напряга, то ли от какой-то неясной тоски чувствовал Толмачев себя посреди грязной и темной Москвы неуютно. Паршиво, прямо сказать, чувствовал. Захотелось ему в горячей ванне поваляться.

Вообще, в последнее время начал Толмачев замечать, что становится все труднее переключаться с одного темпа жизни на другой. Уставать, что ли, стал. Хотя, если честно разобраться, не такая у него жизнь, чтобы от нее уставать. С выбором дела он в цвет попал, о чем говорить. Относительная свобода, интересная работа, достаточная зарплата. Кто из однокашников по химико-технологическому имени батюшки Менделеева может похвастаться, что поймал в жизни кайф по всем трем константам?

Год назад совершенно случайно столкнулся на улице с Вадиком Егоркиным. В студенчестве приятельствовали. Ну, потрепались. Пошел Вадик плакаться. Производство – дрянь, зарплата – мизер, коллеги – бараны и жлобы. Одно Вадика грело: кооператив собрались они организовать с кучкой таких же бедолаг – пластмассовую домашнюю фурнитуру хренячить. Полки, вешалки, подставки и прочее. В историю науки, конечно, не войдут, но свои разработки, которые родному государству до лампочки, используют в изготовлении высококачественных имитаций.

– Сварил составчик… Не поверишь – красное дерево, один к одному! Даже фактуру передает. Однозначно. А раз мое красное дерево, которое можно хоть из собачьего говна лепить, никому не нужно… Раз не нужно – буду вешалки клепать, бабки зарабатывать. А то уж моя Диночка только сквозь зубы разговаривает. Я ее понимаю. Жизнь дорожает, а мужик меньше уборщицы зарабатывает.

Они тогда зашли в шашлычную на Красной Пресне. Вадика быстро развезло, рубаху красным соусом закапал, и Толмачев ругал себя в душе последними словами за то, что расслабился, рассиропился, юность вспомнить захотел… А Вадик допытывался, на какие заработки Толмачев шашлыки жрет и коньячком запивает. Пришлось под страшным секретом сообщить, что в «ящике» работает. Вадик начал телефон клянчить. Не клянчить даже, а требовать. Мол, ну его на хрен, кооператив этот поганый, с вешалками под красное дерево из полиуретана. Тоже в ящик хочу! Еле отвязался от Вадика Толмачев, дал на прощание тут же выдуманный телефончик. И поклялся быть внимательнее на улицах, чтобы не налетать на старых приятелей. На всех ящиков не хватит. Однозначно, как говорит Егоркин.