Давид всегда приходил на Гиоргобу в родной дом с женой Ниной. Детей у них не было. Вот уже лет пять. Но в этом году Нина впервые отказалась идти на семейный праздник.

– Почему Нина не пришла? – мать бережно сняла с сына черное пальто.

– Заболела, мам! – Давид поцеловал мать.

– И ты оставил ее одну? Хочешь, вернись к жене? Отец поймет.

– Нет, мам, все нормально. У нее невысокая температура. Наверное, обычный сезонный грипп.

В зале громко смеялась Мариам. Давид вошел в комнату и уселся в глубокое отцовское кресло. На балконе курил сигару старший брат Георгий с женой. По комнате бегали дети. По какому-то иностранному телеканалу сирийский повстанец с оружием в руках кричал в камеру на ломанном английском: «Вечером война! Вечером война!» Мариам обняла брата за шею:

– Обрати внимание на его майку!

Давид присмотрелся. На груди сирийского повстанца красовалась красная надпись «Porn Star». Сириец размахивал оружием, продолжая предвещать войну.

Давид улыбнулся одними губами. Сестра поцеловала его в щеку:

– Я так по тебе соскучилась, дурак!

Хозяйка заканчивала накрывать на стол. В комнату вошел отец и за руку поздоровался с сыном. У него были длинные до плеч волнистые волосы. Полностью седые. И белые усы. А лицо 64-летнего мужчины было гладкое, почти без морщин. И такие же, как у Давида, синие глаза.

– У меня на все про все – час, – мужчина шумно уселся за стол и открыл бутылку вина.

Мэри Накашидзе с удивлением посмотрела на мужа.

– Ты что это? К чему такая спешка, Гоги?

– В спальне – Серго. Я крепко надавал ему. Мэри, отнеси ему что-нибудь холодное. Чтобы эта наглая рожа еще больше не распухла. – Мужчина залпом выпил стакан вина и с шумом поставил его на стол.

Мать, ахнув, выбежала в соседнюю комнату. Давид вскочил с места.

– А ты сядь! Этот гад решил испортить нам святой праздник. Пришел под кайфом. Да еще набрался наглости просить у меня денег. У меня! У родного отца! На свою хренову дозу денег!

Давид молча сел рядом с отцом и тоже налил себе вина.

– Все годы лечения впустую. Все деньги в трубу. Бедная Нино! Я так виноват перед ней. Настоял на их свадьбе… Думал, он оставит эту хрень. А этому подонку на всех и на все наплевать! Кроме своего чертового кайфа. Ты знаешь, сколько у него долгов, Давид? Он тебе говорил?

Давид молчал. Мариам подошла к столу и стала накладывать закуску в тарелки отцу и брату.

– Папа, оставь его! Это его выбор! – повторила Мариам.

Накашидзе-старший убрал волосы со лба и задержал руку на подбородке, затем стал нервно перебирать на столе зелень.

– Пусть это выбор смертельный, но мы все вместе и каждый в отдельности уже сделали для него все возможное. И сейчас надо оставить его в покое. Ему уже не нужна наша помощь.

Гоги насупился и серьезно посмотрел на дочь.

– Кстати, если сегодня мы все собрались, я бы тоже хотела сообщить кое-что…

Мариам уставилась на блюдо с харчо.

– В общем… я беременна.

Она быстро взяла с тарелки веточку тархуна и разжевала ее. Отец внимательно следил за ее движениями.

– Я так и знал! – после небольшой паузы спокойно, но твердо произнес Гоги.

Мариам подняла на него свои большие карие глаза. Ямочка на подбородке предательски задрожала.

– Я знаю, ты злишься, что мы не расписаны, пап. Но это все ерунда. Если для тебя это жизненно важно – мы завтра же подадим заявление в загс.

– Жизненно важно, – задумчиво повторил отец.

Давид налил вина. Себе и отцу.

«Какой-то вечер откровений», – подумал он. Каждый в этой семье хранил какую-то тайну. До поры, до времени. Пока у кого-то до звона не натягивались нервы. Может, тоже взять и признаться, что он вконец запутался. Что не знает, что ему делать с этой вязко-тошнотворной связью с Саломе. С девушкой из прошлого, которая не дает ему спокойно жить. Ведь он так ценил покой в своей жизни. А Саломе его бессовестно нарушила. И эти полгода тайных встреч с ней… Давид пытался все изменить, закончить, забыть ее. В последнее время он даже занимался с Саломе любовью только сзади, чтобы не видеть ее лица. Эта девушка перевернула весь его мир с ног на голову. Нет, такую тайну родным раскрывать не к чему.