– Помню, Светлан Санна! Вот этот, – Ванчуков взялся за длинный двухбородочный, – от верхнего.

– Молодец, иди давай!

Ванчуков снял белый халат, пригладил взъерошенную Дулиной причёску и пошёл к выходу.

– Эй, Ольгерд, стой! Я забыла!

Ванчуков вопросительно обернулся.

– Там на кухне в холодильнике мясной пирог, свежий, вчера с Маринкой испекли. Ешь! И не всухомятку, чаю попей. Голодным за работу садиться не смей!

– Хорошо, Светлан Санна! – прокричал Ванчуков, сбегая по пологой лестнице.

До Печатникова переулка можно было сначала трамваем, а потом пешком. Но Олику очень захотелось идти пешком весь путь, километра два – два с половиной. Энергия выхлёстывала через край. Лето семьдесят пятого стало волшебным. Разве мог он подумать, что Саша Козак устроит его на самую настоящую работу в самую настоящую медицинскую лабораторию?!

– Хочешь? – спросил тогда Саша.

– Хочу… – благоговейно выдохнул Олик.

За месяц Ольгерд научился многому. Очень многому. А самое главное – его с первого дня, с начала июня, допустили до участия в хирургических экспериментах.

– Ну, не пробирки же он сюда мыть пришёл! – сказала Светлан Санна. – Хотя и пробирки мыть тоже научится…

Послезавтра у Светланы Александровны должен был быть большой отчётный доклад на учёном совете лаборатории. Сам академик Куваев приедет! К докладу Светлан Санне нужно восемь плакатов. Рисовать плакаты она доверила Ванчукову.

– Чтобы не отвлекаться, работать будешь у меня дома.

Ванчуков понравился Дулиной с самой первой минуты, когда будущий зять Саша привёл его в лабораторию. Мальчишка показался Светлан Санне не по возрасту разумным, в меру застенчивым и очень понятливым.

– Берём, – сказала она Козаку. – Как там учил нас усатый, «кадры решают всё»? Не будем разбрасываться молодыми кадрами.

Пять плакатов были уже нарисованы за предыдущие два дня. Оставались три таблицы, что попроще, поэтому Олик совсем не волновался. Поволноваться ему пришлось раньше…

…В коридоре третьего этажа Фрунзенского райисполкома в три часа дня было тихо. Ванчуков сидел на стульчике возле двери. К стене какой-то казённый эстет кривовато пришпандорил стеклянную табличку. Первую строчку, что крупными буквами, можно было прочитать не напрягаясь: «Комиссия». Табличка немного бликовала от света из окна, и на второй строке, шрифтом поменьше, нормально читалось лишь «по делам». Последнее слово под таким углом зрения расплывалось. Но Ванчуков и без того знал, что там написано. Дверь открылась.

– Ты на комиссию? – спросил женский голос.

– Да, – сказал Ванчуков.

– Заходи.

Кроме открывшей дверь женщины, в комнате за столом сидели двое мужчин; один среднего возраста, другой пожилого. Выражения лиц обоих были далеки от благодушия. Тот, кто средних лет, открыл лежавшую перед ним картонную папку-скоросшиватель и что-то там внимательно читал. Старый же поднял на Ольгерда свиные глазки и попёр с места в карьер.

– Фамилия?

– Ванчуков, – сказал Ванчуков.

– Лет сколько?

– Тринадцать, – Ванчуков смотрел на старого, ощущая, как в нём потихоньку, но неуклонно поднимается волна омерзения при виде этих свиных глаз, низкого лба, одутловатого лица и грязных седоватых волосиков, обрамлявших блестящую салом плешь.

– Отец пьёт?

– Нет, мой отец не пьёт.

– Мать пьёт?

– Нет.

– Родители тебя бьют?

– Нет, не бьют.

– На учёте в детской комнате милиции состоишь?..

Ответить Ванчуков не успел. Тот, что помоложе, который читал листки в папке, дотронулся до локтя свинорылого старика и что-то зашептал ему на ухо.

– Ага… – повернувшись, сказал свинорылый молодому и снова повернулся к Ванчукову.

– Учишься как?