Первый урок, как правильно грустить, – это просто перестать бороться. Вот и все. Все, что нужно для начала. Даже когда все серьезно и нам все равно надо вылезать из кровати и заботиться о других, бороться с грустью или изображать эту борьбу – не вариант. Надо прочувствовать грусть. Это звучит удивительно просто, но ощущается как крайне радикальный шаг, с тех пор как грусть стала самой незаметной частью нашей современной жизни. Мы должны снова установить контакт с нашими эмоциями, чтобы уметь с ними справляться.

Теперь я это знаю. Тогда – еще нет.

Возвращаясь обратно в 1980-е: никто из тех, кого я знаю, не проживает свои эмоции. Так что я начинаю скрывать свои.

Я с головой погружаюсь в домашнюю работу и прилагаю все (пусть и ограниченные) усилия, чтобы быть хорошей девочкой и сделать маму счастливой, расстраиваясь, когда усилия неизменно идут прахом. Я приношу ей вещи: обычно сумочки и туфли. Я цепляюсь за мать, чтобы показать свою привязанность, зарываюсь лицом в мягкие складки ее объемных платьев Laura Ashley 1980-х годов (пожалуй, парашют – это самое точное описание). Я приношу ей завтрак в постель. Однажды – целый рулет с вареньем, рассчитанный на всю семью. А в другое утро – пачку из шести горячих булочек с маслом. Сияя, я сижу на краю ее кровати и смотрю, как играючи она с ними расправляется. Уголки ее рта поднимаются в ответ на мои усилия, но улыбка никогда не доходит до ее глаз. А потом она встречает человека, который заставляет ее улыбаться. По-настоящему.

У моей мамы новый друг. У него оранжевый рюкзак, он играет на гитаре и остается у нас на ночь. Я знаю это, потому что слышу, как он наигрывает песни группы Steely Dan, когда я уже ушла спать, и вижу оранжевый рюкзак у дверей маминой спальни на следующее утро. Я не забегаю и не обнимаю ее, как обычно. Вместо этого я спускаюсь вниз, чтобы приготовить себе завтрак. Печенье Weetabix с одним слоем крема (если честно, в детстве мне казалось, что в пакете очень много молока, а в плане готовки я новичок). Я жду шагов на лестнице, звук которых приглушен ковром, так что приходится внимательно прислушиваться, потому что я хлюпаю, когда делаю глотки. Я замираю, когда сначала вижу обладателя оранжевого рюкзака. Он выше моего отца. И моложе. Он не носит кожаную куртку. И у него есть волосы! Немного в духе присказки, что пауки боятся нас больше, чем мы их, Мистер Оранжевый Рюкзак резко убегает, не глядя мне в глаза. Но все повторяется в следующие выходные. И в следующие. Наконец-то Мистер Оранжевый Рюкзак приходит на ужин. Это странно, потому что мы до сих пор ни разу не посмотрели друг другу в глаза и нас толком не представили друг другу. Я хочу показаться дружелюбной, ведь я хорошая девочка, но мне сложно не обижаться, что Мистер Оранжевый Рюкзак каким-то образом смог сделать маму счастливее, а я нет.

Я не рассказываю отцу про нового посетителя, но теперь утро субботы и воскресенья провожу одна. Я играю. Рисую. Раскрашиваю. Разрабатываю сложные конструкции, включающие системы блоков, коробки для обуви и плетеные корзины, чтобы переносить мягкие игрушки по дому. И я много смотрю телевизор. Это телевидение 1980-х, так что все всегда глянцевое и вдохновляющее – прямо как мои ожидания от жизни в тот момент. Хорошо, что мама работает полный рабочий день, а мне не в новинку клянчить деньги, и слово «овердрафт» – одно из первых, которое я выучила. Но где-то там, в других графствах, подтянутые мамы-домохозяйки забирают детей после школы на белых Porsche под песню Money Talks