– Ну так она хотя бы не глупая, – вступился Макгилл.

– Брось, Ульрик! Эта программа создана для галочки в бумагах на столе таких, как Олсен, и для отмывания хороших денег. Им глубоко наплевать на то, какого умника ты им пришлешь.

– Ну почему, ведь университет…

– Ай, перестань! Университет! Никто из этих остолопов не стремится туда попасть. Разве что детки мерзких нуворишей, как этот Ареклетт, и то исключительно потому, что это придает им чувство собственной значимости. У родителей денег куры не клюют, и они начинают мнить о себе бог весть что, пыркаются, чтобы что-то там доказать! Ты думаешь, они хотят учиться? Все, чего они хотят, это стипендию, комнату в кампусе, куда можно бесконечно таскать девок, и проплаченный штамп в дипломе.

– Почему тогда Ларсон?

– Ему сейчас несладко. Не дай бог такого папашу никому. Пусть мальчик развеется. А там, глядишь, и учиться захочет. – Левис расхохотался, как будто произнес очень остроумную шутку. Раск рассмеялся тоже, а спустя несколько нерешительных секунд послышался и смех Макгилла.

Роман просидел в подсобке до темноты. Рыцари Справедливости ушли вскоре после обсуждения программы обмена, к которой Роман готовился последние два года. Это был его билет в желанный университет, лучший университет страны, и сегодня он видел, как этот билет сожгли перед его носом, а пепел ссыпали прямо ему на ботинки.

«Детки наглых нуворишей…» Конечно, родители могли обеспечить ему обучение в любом университете далеко за пределами Норвегии. Но в таком случае Роман предпочитал забыть об образовании вовсе. Он готов был взяться за любую работу, если б к тому принудила судьба, но не принял бы ни кроны из протянутой в скупом жесте ладони матери, не желая даже думать о том, что каждая крона заработана на нем же. Все, что он презирал в мире и людях, предстало перед ним в облике Тронто Левиса и надменно рассмеялось в лицо. Перед ним Роман почувствовал себя слабым. Не потому, что лишился шанса на лучшее будущее, даже не вступив в битву честным образом, и не потому, что предпочтение отдали человеку, уступающему ему во всем, начиная с моральных ценностей и заканчивая интеллектуальными способностями. Перед лицом этой отвратительной несправедливости, укоренившейся так надежно, что не разглядеть сердцевины и ядовитых корней, он был бессилен.

Стоя перед домом Тронто Левиса девятнадцать лет спустя, Роман почувствовал, как губы медленно растягиваются в улыбке триумфатора. Причиной тому было не то, что он собирался сделать. Он улыбался потому, что больше не был бессилен. Он улыбался потому, что зерно той философии, которое невольно заронил Тронто Левис в тот самый незначительный, незапоминающийся день, проросло, окрепло и превратилось в сильнейший аконит, корнями укрепивший все то, что раньше размывали дожди. Благодаря этой опоре Роман Ареклетт твердо стоял на ногах уже много лет, не позволяя ничему пошатнуть его принципы и мораль: разум должен торжествовать, но глупость, ложь, лицемерие и неоправданная жертвенность ради зла и прихоти должны исчезнуть. Для них нет места в том мире, который он стремился создать. И создавал, медленно, планомерно, упрямо, избавляясь от скверны своими способами, методами закона и силы.

Роман посмотрел в сторону. Садился туман, густел и к утру грозил заполонить долину плотной стеной.

Роман развернулся и ступил в темноту, почувствовал, как замерзли ноги. Кроме его бывшего преподавателя, вокруг на много миль не было никого. И все-таки ему слышались тихие пружинистые шаги. Не все время, но стоило задуматься об этом, как там, у дома, шаги как будто становились отчетливее. Роман усмехнулся, мрачно подумав, что слышит, как его собственные ноги ступают по шаткой дорожке безумия. Он бросил сумку и ружье на заднее сиденье и поехал домой, посматривая на обочины дорог чаще, чем обычно.