Кристина посмотрела на него с благодарностью. Хороший человек Юрик, подумала она. А главное – так и не стал «шмелем», хотя долгое время находился рядом с эпицентром.
Хорошим ли человеком был Эрик? Вот тут непонятно. Единственный момент однозначных оценок в жизни Кристины случился, когда она была среди «шмелей». О чем Джафар, кстати, деликатно умолчал. Хотя если бы она в тот день не пошла к Эйзену…
– Ай!
На плечи ей легла мокрая и холодная рука.
– Перегреешься, – прозвучал в правое ухо низкий голос Джафара.
Вторая рука легла с левой стороны.
– Он прав, – прозвучал мягкий голос Эйзена.
– Балбесы, – возмутилась Кристина. – Я с вами инфаркт получу.
Однако через пять минут она уже ныряла с нового мостика, пытаясь попасть головой в круг, который, сцепившись руками, держали Эйзен, Джафар и Рейнольд.
Глава 4. Лысое кохо
– Каждый человек, – рассуждал Эйзен, растянувшись на песке и не обращая внимания на досужих пляжников, закладывающих уже не первый круг, чтобы рассмотреть герцога, про которого многие из них раньше только слышали, – живет в мире объяснимого и, как ему кажется, познаваемого. Если он не взыскует приключений специально или вовсе избегает их, то с некоего момента ему начинает казаться, что он познал этот мир. И только мы с вами живем вплотную к символу непознаваемости мира, а именно возле Барьера. Возможно, город за ним – не просто случайность. Я допускаю, что весь набор обитаемых миров, сколько бы их не было во Вселенной, содержит внутри себя такой добавочный мир: мир – опустевшую оболочку, или даже мир-батарейку. Протомир. В нем было изначально намечено, каким будет наш. Это мир-семечко. Его посадили в наш сектор, дабы на его останках, как на костях человека, убитого сторном, выросли бы удивительные грибы-тридерисы, которые сами по себе такое же чудо, как феномен жизни в принципе. Вот и мы, как жизнь во Вселенной, обладаем собственным временем, способным остановить время мира за Воротами, мира Октагона. Кстати, про Октагон. Последние истории в тетрадке очень печальны. Но и они объясняют нам…
Джафар, приподнявшись на локте, набирал в кулак песок и сыпал его между собой и герцогом, выстраивая бастион из небольших курганчиков, абсолютно одинаковых по высоте.
Кристина приняв зеркальную позу по другую сторону от Эйзена, слушала. Данка лежала сзади неё и слушала тоже. Рэнни сидел поодаль, спиной к рассказчику. В его случае это означало крайнюю степень заинтересованности.
Однако в самом неожиданном месте своих выкладок Эйзен прервался и повернулся к Джафару.
– Вот что ты тут построил? – спросил он сварливо.
– Бастионы.
– Если б ты меня внимательно слушал, ты построил бы что-нибудь более сложное.
– Ты ничего сложного не говорил, – попытался оправдаться механик, сделав жалобное лицо.
– По-твоему, Барьер – это просто? – возмутился герцог.
– Сложно для проектировщика, легко для пользователя, – процитировал Джафар, словно бы пытаясь реабилитироваться.
– Плох тот пользователь, который не желает стать проектировщиком, – назидательно сказал Эйзен, подняв указательный палец.
– Простите, Учитель, – ухмыльнулся Джафар. – Я недостоин пользоваться барьером.
– Я, кстати, там твою воду немножко выпил.
– И она до сих пор действует, – заметил Джафар, откидываясь на спину.
– Смотрите, – продолжил Эйзен, – как легко мы воспринимаем вещи, объяснения которым ещё не нашли, но которые органично вошли в нашу повседневность! Это говорит о том, что явления, которые мы считаем мистическими, на самом деле происходили вокруг нас чаще, чем нам кажется. Если бы Ворота открывались не на сутки, как обычно, а на месяц-два, мы бы наверняка смогли путешествовать дальше и города и его Октагона. Кстати, город тоже имеет форму восьмиугольника, и по каждой его грани идёт дорога. С двух сторон – железная. У них она представлена в трёх генерациях – подземная узкоколейка, сродни тем, что у нас в шахтах, наземная пошире и та, до который у нас только недавно дошли, в виде состава в трубе.