– Видимо, сила твоего интеллекта местным демонам пока не по зубам, – сказал Джафар, хватая его за руку. – Но эмоции их вполне устраивают. Пожалуйста, пойдем. Ты ведь иначе не сможешь меня отсюда увести. Я просто не захочу.

– Да, конечно, – Эйзен поднялся. – Смотри, бабочка…

Темно-серая бабочка с зеленым флуоресцентным рисунком на крыльях села на ступеньку.

Наклонившись, Эйзен легко накрыл ее рукой.

– Слушай, – сказал он, осененный внезапной догадкой. – Видимо, насекомые здесь все же эволюционируют… У них какая-то своя нить времени… Иначе она боялась бы меня. А так… у них нет врагов.

Джафар замер, глядя на бабочку.

– Эребия церулеум, – внезапно вспомнил он совершенно чужую информацию. – Киата ее так называет.

– Что?!!

…Когда теперь уже Эйзен в панике вытолкнул безвольного Джафара на площадку перед Воротами и дрожащими руками закрыл их на ключ, механик еще некоторое время приходил в себя, выгружая из сознания дополнительную жизнь.

– Это пострашнее, чем алкоголь, – сказал он в итоге. – Сколько мы там были?

– Пять часов тамошнего времени и один час нашего, – Эйзен смотрел на него, подозрительно сощурившись. – А теперь объясни, что с тобой случилось. Откуда ты взял название бабочки? Кто такая Киата?

Джафар помолчал, осматриваясь и пытаясь осознать.

– Мое сознание заместили, как слайд в старом проекторе. Словно вытащили одно и вставили другое… И самое странное, что тот, второй… это тоже был я. Киата – местный препод по астрономии. Но бабочек знает. В тетрадке Карины про неё нет?

Эйзен вздохнул и поморщился.

– Пока не встречалась… Ты сам-то читал тетрадь Карины?

– Только первые два рассказа.

– Будешь читать третий, как домой придем. Хотя… может, тебе уже и не надо, а? Может, это твое прошлое?

– Прекрати, – поморщился Джафар. – Я здешний. В смысле, с этой стороны.

Эйзен посмотрел на него с сомнением и всю обратную дорогу держал дистанцию.

– Вы извините меня, Вайжа Илианович, старика многословного. Я вам не мешаю?

Вайжа сидел за банкетным столом, склонившись над курсовыми, а автор —

промахивался придвигаемым стулом в попытках присесть подле. Стул был ореховый, темно-коричневый и прочный, об стол стукался твердо и гулко, не смущая, однако, этим Иннокентия Кирилловича, известного в среде студентов Октагона под фамильярной кличкой «Кирыч».

– Нимало, – ответил Вайжа с интонацией, противоречащей смыслу. Оба собеседника были седы, однако разница в тридцать лет между ними была не в пользу Вайжи, и тому надлежало быть почтительным, хотя курсовые не располагали.

– Извините, но я должен кому-то рассказать, – интеллигентный преподаватель сел, сложенной в чашечку ладонью оберегая бородку от особо липких разносолов, – у меня где дача, поле, а на поле… куча.

Почувствовав требовательную паузу, Вайжа Илианович поднял голову от курсовых работ, щурясь на мигающие лампочки. День Рождения ректора шел уже два часа – время, когда еще никто не прекратил пить и не начал трезветь. Не пил только Вайжа.

– Это потрясающе, – произнес он. – Никогда б не подумал. Куча. Кто же осмелился?

– И вот вчера, – продолжал Иннокентий Кириллович, – я отправился гулять в те места. И что-то меня потянуло в ту сторону.