– Я и человек хороший, – сообщил Эйзен, одарив его лучезарным взглядом.

– Я лучше, – попытался сказать Джафар с некоторой капризной строгостью, но в итоге тоже улыбнулся.

Перед ними был мост; оставалось перейти через ров и оказаться в городе.

– Ты можешь умереть и тут, – сказал Эйзен с некоторым беспокойством. – Я не хочу умирать в чужом мире, Лёша, – воспротивился Джафар. – Я хочу в своём.

Разгуливая по переулкам другого мира, они поднимались в покинутые здания, почти не тронутые временем. Даже пыли на поверхностях и предметах практически не встречалось, а бумаги выглядели так, словно их только что выбросили.

– Вот оно, это учреждение.

– Это целый комплекс.

– В том-то и дело. Комплекс. Город без людей, застрявший во временном парадоксе.

…Поднявшись на третий этаж, как им показалось, жилого здания, Эйзен с Джафаром долго ходили по комнатам, погружаясь в письменные и визуальные свидетельства бытия людей, так похожих на тех, которые жили по ту сторону тоннеля. И в то же время непохожих.

В самой дальней от тоннеля точке возвышалось чёрное здание, напоминающее зиккурат.

– «Императорский музей», – с трудом утихомирив пляшущие перед глазами буквы, прочитал Эйзен. – Зайдём?

И они зашли.

При «жизни» музей явно содержал много интересного: произведения искусства, ремёсел, интересные документы. Теперь же он был разграблен.

Остались только некоторые записи, фотографии и не представляющие особой ценности – по меркам забарьерного мира – мелочи. Пришельцы изучали их минут двадцать, обсуждая черты сходства и различия миров.

А комнате технологий нашлось нечто такое, что и вовсе перевернуло впечатления о мире за Барьером.

В полутемном зале размещалось два прозрачных куба.

Один из них, словно трехмерный экран – а скорее, выхваченный из неизвестного места кусок пространства – представлял часть интерьера жилой комнаты. Посетители могли увидеть стол, несколько стульев вокруг него, посуду – похожую на земную, но тёмную и странную – и троих людей, которые за этим столом пили чай.

– Голограмма? – спросил Эйзен, подходя к краю композиции.

Джафар схватил его за руку и оттащил прочь.

– Нет, – тихо сказал он. – Что-то другое. Они непрозрачные.

– Но… как?

– Другой мир, другие технологии.

– Выглядят, как живые.

Люди в прозрачном кубе двигались, демонстрируя обычный, неинтересный кусок быта. Наблюдая за ними, Эйзен понял, что их время идет по кругу, и цикл составляет около десяти минут, по истечении которого все их движения повторяются сначала.

Понаблюдав три таких цикла, он заметил, что один из людей, первые два цикла ставивший свою чашку четко в мокрый круг на столе, на третий раз поставил ее чуть левее.

А потом, проходя своим обычным маршрутом – от чайника мимо двух стульев, похожих на венские – не скользнул взглядом по краю своего бытия, а поднял взгляд и посмотрел в глаза Эйзену.

– Господи…

Отскочив назад, герцог больно стукнулся о колонну.

Джафар обернулся.

– Яша, – замирающим голосом произнес Алексей, – они… они живые!

Джафар бросил попытки прочитать табличку на соседнем экспонате и подошел к кубу.

– Один, – срывающимся голосом пояснил Эйзен, – на меня посмотрел! Господи… я думал… все это иллюзия… все это вложенное пространство… все эти строения… они могли просто быть древними… но эти… это… откуда оно?

Некоторое время понаблюдав, Джафар сказал:

– Они похожи на актеров одной сцены. Их временной отрезок каждый раз запускается заново, и они живут его как в первый раз.

– Но в то же время не в первый, – подхватил Эйзен. – Вселенское время… текущее мимо них. Оно влияет. И если для них это один и тот же цикл, то для стороннего наблюдателя, то есть для нас, он поделен на множество, которое выстроилось перед нами в ряд.