– Эгей… – позвал Петрович. Неуверенно шагнув на крыльцо, постучал в дверь. Но постучал так – для проформы, понимая, что в доме некого нет. – Ну что, Чаруня, хозяев нет, – посмотрев на собачонку, сидевшую на приступочке, сказал с досадой гость. Петрович огляделся, прислушался, на дворе клохтали куры, коровы, видимо, на выгуле. В остальном тишь и благодать. Яркое теплое летнее солнышко, небо без единой тучки, безветрие и чистый прозрачный воздух. Легкое колыхание воздуха заставило Петровича повернуться. Около крыльца стояла женщина. Она была необычной. Одета в старого покроя сарафан с витиеватым узором, вышитым во всю длину одеяния от верха до низа прямо по центральной линии красными нитями, орнамент удлинял фигуру, но было видно, что роста женщина была невысокого. Несмотря на крупные руки, большой бюст и довольно крупное телосложение, она была гармонично и пропорционально сложена. Лицо у ней было круглое, внимательные серые большие глаза чуть обволокли морщинки, большой, несколько картошкой нос, волосы собраны под платком, но видно, что густые и светлые. Возраст был непонятен, но немолода, это точно.

– Ну что не заходишь-то? – женщина улыбнулась открытой, доброй улыбкой, обнажив крепкие белые зубы. – Никак от своих привычек не отвадишься. Заходи, гость дорогой, – женщина толкнула дверь и, поклонившись Петровичу, как-то плавно и изящно показала рукой, приглашая в дом. Гость не заставил себя ждать и поспешил в дом. Внутри просторного дома было просто необыкновенно. Каждый раз Петрович не мог налюбоваться внутренней простой и милой обстановкой в доме. Огромная белая печь почти в центре избы, немного правее от входа, была украшена рельефной чугунной на прочистках и задвижках. Большой самоварище, примостившийся на печной полке сбоку от входа в топку, весь сиял золотой, медной красотой. Весь пол был застлан узорчатыми расшитыми дорожками. Огромная деревянная кровать, вся в кружевных покрывалах, с огромной, такой же расписанной и разукрашенной подушкой стояла около стены напротив окна. Окно, которое тоже было обрамлено внутренними наличниками и окутано расписным рушником, как и все пять окон в избе. На стенах в разных местах висели платы, украшенные пучками трав и полевых цветиков. От этого, по-видимому, в доме был необычайный дух. Дух свежести, покоя и какого-то обволакивающего уюта. Войдя, Петрович машинально повернулся к красному углу, и рука потянулась к крестному знамению, но застыла. Петрович смутился и взглянул на хозяйку. Женщина, поняв неловкость, улыбнулась.

– Ну так ты бы принес Спасителя-то, я не против, вон – на полочке бы поставил. У нас ведь Его знают.

Петрович улыбнулся женщине и с любовью взглянул на нее, затем, смутившись, опустил глаза.

– Ты, Агушенька, далеко ль была, я уж думал, не увижу тебя.

Петрович прошел к большому столу и присел на лавку.

– Дек у сестры у Малуни была.

Агуша прошла к табурету, стоявшему у стены, и села напротив гостя.

– У Малуни Всейка родила козляток, хорошеньких таких разношерстных игрунов – так мы с ней с ними хороводились. Потом, чую, ты пришел, я мигом сюда. Малуня на меня смеется. – Агуша озорно и весело взглянула на гостя. – Что так не приходил, аль дела какие были?

– Дек знаешь, – Петрович потер руками колени. – Не мог никак проход-то найти, уж весь изошелся, уже думал, что все – уж не видаться нам.

Петрович опять засмущался своей душевной правды и опустил глаза. Потом улыбнулся, посмотрев на притихшую в ногах собачонку.

– Вон – Чаруня проход подсказала, не она бы – опять плутал.

– Да, – насупила озабоченно брови хозяйка, – с проходом, видимо, работают. Ну да ладно, – хозяйка тряхнула головой, отгоняя какие-то тревожные мысли, – давай рассупонивайся. Молочка с дорожки попейте холодненького да вот перекусите.