– Ты обещал показать мне татуировки. Дай я раздену тебя, – она преодолела расстояние между нами в один шаг, и скользнула ладонями под мою футболку.

– Тебе не стоит видеть, – покачал головой, перехватывая ее руки. – А вот на тебя я хочу смотреть, ты идеальна, знала бы ты, как ты красива.

Не поверила, и снова за футболку дернула. Яростно, сердито. Разозлилась, хорошая моя, что сам не собираюсь раздеваться.

– Шрамы? Я почувствовала их, это ничего, Дэн, – сказала упрямо.

– Это ты так думаешь. А я себя в зеркале видел, тебе не стоит.

И знал, о чем говорил. Шрамы шрамам рознь, а я, когда в колонию попал, был малолеткой – дерзким и борзым, диким. И правил не знал, за что и поплатился. Не раз платился, лицо ведь не трогали. А вот исполосовать, мясо выдрать, и наживую зашить, а потом в карцер кинуть – такие метода практиковались часто. С такими, как я.

На спине, на груди и животе не просто глубокие борозды, там месиво. Зажившее как попало, и ни одним лазером, и одной операцией этого не исправить. Урод, настоящий Франкенштейн, а Сашу просто стошнит, если увидит.

Думал, она спорить будет, упрямица моя, но она снова вскинула голову, и отошла к дивану. Глаза шальные, блестят пьяно. Мы оба и правда как пьяные, плюем на завтра, когда есть сегодня.

– Я твоя. Теперь только твоя, пока не надоем, – сказала, и легла на диван. – Трахни меня, Денис. Все, что хочешь делай!

Нельзя женщинам говорить такие слова. От них крышу рвет, как от смеси герыча и кокса, и по венам не кровь, а огненная лава бежит. Яйца ломит, стоит колом так, что боюсь прикоснуться к ней, и кончить, как мальчишка.

Никого ведь не было до нее. Узнает – засмеет, я бы и сам угорел над лохом, который в двадцать три до сих пор целка. Черт, мудак-Илья ее лучше трахал, чем я смогу, и это пздц бесит.

Это – единственная причина, по которой я могу сейчас от Саши отказаться.

– Иди же ко мне, – она раздвинула ноги бесстыже, и накрыла обтянутую белыми трусиками промежность. Дразнит меня, дразнит себя. И я проиграл самому себе.

Денис одет, и это раздражает.

Накрыл меня своим телом, глаза бешеные. Грешные глаза, и сама я – грешница, ничем не лучше Ильи. А Денис дышит жадно, он мною дышит, и так откровенно наслаждается, что и я завожусь еще больше.

– Разденься, – попросила, но Дэн не услышал.

Поцеловал – больно, укусил почти, и ниже начал спускаться. Он как оголодавший зверь обнюхивает свою добычу перед тем, как наброситься, и сожрать. Влажный поцелуй в шею заставил вскрикнуть, до того это остро, и пульсацией отдает между ног.

Лифчик он с меня сдернул, как досадную помеху, и зарычал. Боже мой, меня никто так не хотел еще! Никто и никогда! И вот, горячий рот накрыл острую вершину груди, и я подалась навстречу этой ласке.

– Да, давай же, прошу… Дениииис…

Я хнычу, я изнываю. И не выдерживаю, ладонью проскальзываю между наших тел, и прикасаюсь к себе. Трусики не влажные, они мокрые. Впервые в жизни. Я просто сгораю.

А Денис терзает мою грудь, и ласки его не нежные. Грубо, на грани боли, но как же мне нравится эта искренность в каждом движении. Бьет языком по горошине соска, кусает, урчит, и бедрами подает. Вжимается в мою промежность членом, который вот-вот во мне окажется.

Как же я этого хочу!

И терзаю пальцами сама себя, почти плачу, но не могу кончить. Мне мало этого, сейчас – мало.

– Саша, дьявол, Саша, какая же ты… ты мне душу рвешь, – шептал безумно, и ниже спускался.

Облизывал меня, пальцами своими шершавыми тело изучал, и прикасался, прикасался, прикасался! И каждое его касание для меня значило больше, чем все, что до него было. Больше, чем все ночи с мужем, которых было немало.