Когда все заполнил солнечный свет, очарование испарилось, и Ларисса предстала такой, как она есть, – незначительным провинциальным городом, окруженным удручающей монотонностью равнины. Только сельский овечий рынок на Пасху и цыганский табор рядом с ним в преддверии города, придавали ему некоторую живописность благодаря крестьянам, собравшимся там со своими красными арбами, отарами овец и красочными одеждами цыганских женщин, которые искали вшей у своих голых, с телами пшеничного цвета детей или болтали, сидя, скрестив ноги, перед грязными шатрами.

В отличие от самой Лариссы ее селения, которые разбросаны по склонам горных гряд, замыкающих Лариссейскую равнину, весьма колоритны со своими живописными хижинами, узкими идущими вверх улочками и «куле» – высокими, квадратными в основании башнями старинных турецких землевладельцев, пашей и беев, жилое помещение которых с пронзающими их насквозь небольшими окнами и опоясывающими вокруг балконами, находится непосредственно под крышей, будучи таким образом защищено на этой высоте в случае вражеского нападения.

Лариссейская равнина – самая голая, самая пустынная и самая монотонная из всего, что может представить себе человек. Пересекая ее, я не встретил ни одного дерева, а единственными картинами сельского хозяйства, которые я видел, были несколько отар овец и сильных фессалийских лошадей, пасующиеся близ болот, а также совсем старая арба, возница которой, несмотря на то, что лето еще не наступило, носил на голове «скиади» – широкополую соломенную шляпу, какую носили в древности фессалийцы, носила и Антигона, когда пришла с Эдипом в Колон…

Упомянутый мной выше монах-капуцин рассказывает, что султан Магомет IV, безумно любивший охоту, часто приезжал ради этого занятия на Лариссейскую равнину. Эта весьма своеобразная охота заслуживает того, чтобы ее описать.

Для загона дичи призывали до двадцати тысяч крестьян. Двести султанских слуг, каждый из которых держал на цепи двух прекрасных гончих, вели несколько тысяч крестьян на горные склоны, где в те времена росли густые леса и водилось множество диких зверей – медведи, волки, лисы, дикие вепри, шакалы. Все эти люди окружали леса, входили в них и неистовым грохотом барабанов вынуждали животных покидать свои логова и спускаться на равнину. Между тем вторая армия крестьян выстраивалась на равнине полукругом, чтобы не позволить животным убежать. Обе «армии», двигаясь друг другу навстречу, все более сужая окруженное пространство и усиливая идущими друг за другом рядами, пока дичь не оказывалась на узком пространстве, посредине которого стояло возвышение, защищенное крепкой деревянной изгородью. На возвышении находился султан со свитой, который любовался видом перепуганных или разъяренных животных, пробегавших перед его взором, борясь с нападавшими на них гончими и бросаясь на крестьян, чтобы прорвать их кольцо. Насладившись таким нероновским зрелищем, которое стоило жизни множеству животных и крестьян, и убив несколько десятков животных собственноручно стрелами, 63 султан отдавал приказ прекратить окружение оставшихся в живых животных, чтобы они могли бежать обратно в горы…

О временах турецких завоевателей, как и о многих других событиях, которыми богата история Фессалии, бескрайняя и голая Лариссейская равнина не сохранила никаких воспоминаний. И все же, чего только она не повидала! Петафлов в звериных шкурах и с колчанами стрел, железные македонские фаланги, сверкающие шлемы римских легионов, диких гуннов, русых норманнов на крепких конях, орды болгар и сербов, закованных в сталь крестоносцев, страшных каталонцев, которые грабили и жги все на своем пути… Все они желали этой плодородной земли и вели жестокие битвы за обладание ей, но все они прошли здесь, не оставив по себе никаких следов. Вечно молчаливая равнина оставалась такой же, как была всегда: вместе со своим безымянным земледельцем, с глубокой безмятежностью и крупными аистами…