«Что-то я не так делаю! Чего водилы мне показывают?» – переключил все внимание на дорогу Борис, включая левый поворот, тем более, что с правой стороны перекрестка стоял милиционер в форме, который укоризненно посмотрел на Бориса, но ни поднимать жезла, ни предпринимать каких-то действий не стал, а отвернулся, давая возможность Жигуленку Бориса свободно проехать.

По перпендикулярной дороге неслись три белых Волги, которые Борис дисциплинированно пропустил, на всякий случай, повернувшись назад.

И тут же увидел знак одностороннего движения, на улице, с которой он только что выехал, и дублирующий знак «Правый поворот запрещен!»

«Надо быть более внимательным! Проехал по улице со встречным движением прямо на мента и он ничего не сказал и не сделал! Так и до аварии недалеко!» – сам себя укорил Борис, переезжая большой перекресток, слева от которого стоял ЦУМ, а с правой стороны гостиница «Ташкент»^{> [36]}.

Переехав перекресток, Борис двинулся прямо, только сейчас вспомнив, что уже время обеда и не мешало бы перекусить, тем более, что ехать на работу после таких встрясок, совсем не хотелось.

«Перекушу в «Голубых Куполах»^{> [37]} решил Борис, паркуясь на служебной стоянке около тыльной стороны ЦУМа.

На ЦУМовской стоянке оставляли свои и служебные машины работники ЦУМа, а посторонние просто не рисковали парковать свои машины.

Борис, по работе, часто бывал в огромном магазине и всегда оставлял машину на этой стоянке, зная, что ее там никто не тронет.

Закрыв машину, Борис пересек улицу Ленина, прошел бульвар и сев на летней веранде, заказал плов и чай.

«Странное дело! Рядом Госпитальный и Туркменский рынки^{> [38]} стоят. Госпитальный рынок живет и благоденствует, а Туркменский помер! А ведь сотни лет работал! Если не тысячи! Почему?» – размышлял Борис, не торопясь, отпивая из пиалы зеленый чай.

– Ты помнишь старый Туркменский рынок, бола^{> [39]}? – спросил невысокий, седой аксакал^{> [40]}, останавливаясь рядом со столом.

– Утырин, ата^{> [41]}! – предложил Борис, вскакивая с места. Уважение к старшим Борис впитал с молоком матери. Да и в Узбекистане за хамство по отношению к старикам, можно очень легко получить по физиономии. И даже если милиция такое увидит, то наверняка отвернется, сделав вид, что ничего не видит, а то и сама накостыляет по шее.

– Спасибо, сынок! – на прекрасном русском языке, ответил аксакал, присаживаясь напротив.

Борис с интересом смотрел на старика, в котором было что-то знакомое, подняв вверх правую руку.

Подскочил официант, которого Борис, негромко попросил:

– Чайник чая и пиалу!

– Сейчас принесу! – пообещал официант и умчался.

Буквально через минуту прибежал другой официант и принес на подносе поллитровый чайник с синими хлопковыми коробочками, пиалу с желтым сахаром и чистую пиалу, прямо со сверкающими коробочками хлопка, обрамленные золотым контуром.

Внимательно посмотрев на левую сторону пиджака аксакала, Борис заметил две дырочки.

И в голове Бориса сразу что-то щелкнуло.

Перед ним сидел аксакал из утреннего эпизода с Москвичом на дороге.

Вернее не из эпизода, а из старенького Москвича.

Сделав каменную физиономию, которая так хорошо действовала на тупых студентов, которых последнее время развелось огромное количество, Борис с интересом посмотрел на своего неожиданного собеседника и неожиданно для себя ответил на первый вопрос аксакала:

– Мне Туркменский рынок нравился больше чем Госпитальный. Особенно до землетрясения.

Он был меньше Госпитального, но какой-то более человечный.

– Согласен с вами! Переехал базар на другое место и помер! Вроде и прилавки новые поставили и продавцы те же, а прибыли нет! Вот цены и пошли вверх, а покупатели на Госпитальный перекинулись, а кто и на Алайский, благо тот на старом месте остался! – разглагольствовал аксакал, отпивая мелкими глотками чай.