Гр влюбился – ощущение долгого праздника впереди не оставляло его ни на минуту. В ушах звучала забытая новогодняя мелодия, возвращающая в детство. При воспоминании о тапочках ему захотелось заполнить всю обувь любимой какой-нибудь ерундой, способной рассказать о его чувствах. Он подумывал о полевых маках или колокольчиках, но до лета было далеко, и Гр поставил стеклянную вазу рядом с кроватью девушки, широкую, просторную, и каждое утро смотрел, как солнце, заглядывая в окно спальни, отражалось в чистой воде миллиардами крохотных искр, похожих на снежинки. Зима дышала холодом в раскрытую форточку, но Гр было жарко. Он ликовал. Иногда, просыпаясь по ошибке в супружеской постели, он с ужасом глядел на Ло, не понимая, откуда взялась эта короткая, с узкими плечами и большой грудью женщина, чьё имя он не мог вспомнить.

Ло не обижалась на молодого мужа, с высоты своего возраста понимая неизбежность подобных «вывертов». Успев хорошо изучить Гр, она отнеслась к нему, как любящая мать относится к невинным шалостям сына, мягко и с пониманием. И всё же… всё же ей было очень грустно, очень тоскливо. Ло молча переживала измену мужа, с надеждой думая о том, что опытность и терпение, которыми она обладала, победят «недозрелую одалиску». А пока ничего не оставалось, кроме как смотреть завистливыми глазами на Гр, который, перепутав времена года, бегал в лаковых туфлях по сугробам, и ждать, когда ему надоест романтика любви.

Шло время, близилась весна. Снег стал чёрным по обочинам дорог, первые лужи несмело растекались там, где землю припекало солнышко. Всё вокруг говорило о пробуждении природы, о начале чего-то нового, хорошего. Но вместо прилива энергии Гр почувствовал страшную усталость, словно праздник, обещавший быть долгим и выполнивший своё обещание, подошёл к концу. Прохожие больше не улыбались ему, и не было сил, чтобы раскинуть в стороны руки, такая апатия вдруг навалилась на Гр. Не думалось ни о маках, ни о тапочках, только короткие мысли о Ло всё чаще приходили в голову – хотелось жареного мяса. Так бывало в детстве перед расставанием. Мальчику становилось грустно. Сестра укладывала чемодан, уговаривая братишку не вешать носа и подождать до лета. Слушая её ласковый голос, Гр начинал ненавидеть сестру за то, что она покидает его, и ждал, когда же она наконец выйдет из квартиры, чтобы поесть колбасы.

В детстве было понятно: сестра уезжала, с её отъездом заканчивался праздник, но почему сейчас, когда всё оставалось на своих местах, праздник исчез из души, как будто его там не было? Гр не стал напрягаться в поисках ответа. Чтобы не мучить себя напрасными домыслами, он просто не пришёл однажды к любимой и даже не позвонил, потому что в тот вечер вообще не вспомнил о ней. Ло нажарила полную сковородку свинины с луком, и Гр жадно ел, запивая мясо холодным пивом. Потом он уютно прилёг на родной диван и тупо, без единой мысли в голове смотрел телевизор. Ло радостно гремела посудой, напевая песенку «Где-то на белом свете». Гр ни на что не обращал внимания, чувствуя себя так, будто вернулся из командировки, подобно той, о которой говорил генерал, любитель наступать на чужие мозоли. Он провалялся на диване несколько дней подряд, равнодушно съедая то, что на большом подносе приносила ему жена. Не замечал её модной короткой стрижки и равнодушно смотрел на бюст, подчёркнутый глубоким вырезом платья. Всё женское утомляло его. Ло с нежностью порхала вокруг мужа, терпеливо ожидая момента, когда он очнётся.

Гр выспался, отдохнул, почувствовал, что угнетавшая его хандра отступила. Душная квартира на девятом этаже показалась ему ненавистной. Ранним мартовским утром он нехотя встал, потянулся всем телом, подрезал отросшую за неделю бороду, съел огромный кусок пирога с капустой и ушёл, кивнув жене на прощанье: