Фидель писал, что в жизни Движения «наступил период инерции, бесплодности и упадка. Все мои советы оставлены без внимания. Среда, порочная атмосфера страны оказалась сильнее. У меня вызывает неимоверное страдание видеть наших людей запутавшимися в той или иной рутине и тех дорогах, с которых мы давным-давно должны были свернуть». Тревога Фиделя передалась Ньико, и он спросил, что же все-таки делает Хосе Суарес.

– А ничего не делает!

– Фидель прав, когда пишет, что наше Движение переживает кризис. Тысячу раз прав Фидель! – воскликнул Ньико с такой силой, что сидевшая в раздумье Мельба вдруг подскочила. Ньико успел это заметить и подумал: сколько же сил в этой хрупкой девочке. И сколько же в ней бесстрашия. Если бы среди нас было побольше таких, как она и Йейе!

Мельба молчала.

– Я очень огорчен, что живу фактически без пользы для Движения. Я на свободе! В чужой стране! Какая от меня помощь?! Надо кончать с этим, Мельба! Надо возвращаться во что бы то ни стало! Я должен включиться в борьбу! Немедленно… в подполье…

– Ты же не читаешь письмо! Читай! И давай помолчим! Ты сам увидишь, что думает о тебе Фидель.

«Наши товарищи, – говорилось в письме, – находясь в изгнании, перенося голод и трудности с работой и разного рода беды, не могут не впасть в отчаяние. Материальная помощь, которую им оказывают те, кто имеет огромные средства, неизбежно связывает им руки. Я знаю, будь мы в Мексике, они пришли бы к нам, и мы все вместе, в этом я уверен, возвратились бы на Кубу даже вплавь и без особых объявлений на этот счет. Но мы находимся в заключении, а они вернутся с кем угодно, следуя зову родины, даже под угрозой смерти и под руководством того, кого им навяжут, у кого не более высокие идеалы, а большая мошна. Меня беспокоит их судьба, потому что они хорошие люди, и Куба нуждается в них. Движение 26 июля исключается из всех затеваемых революционных планов. Основную вину за это я возлагаю на тех руководителей, которые находятся на Кубе. Они слепы до самоубийства. Просто невероятно, как они не видят, что против Движения 26 июля плетется грозный заговор всех заинтересованных сил…»

– Я в изгнании! Это верно. Но я никогда не вернусь в страну ни с какой другой силой, кроме Движения. Нашего Движения! Я могу вернуться на Кубу хоть завтра, хоть сейчас. Что имеет в виду Фидель, когда он говорит, что «они вернутся с кем угодно»? Такие люди нашему Движению не нужны! Это же ясно.

– Всякие люди есть, Ньико.

– Но не всякие люди нужны нам! И не всякие люди – наши, – горячился Ньико.

– Тревогу Фиделя надо понимать правильно.

– Я понимаю, что он хочет сказать. Я давно собираюсь вернуться. Но на это мне нужно разрешение Фиделя. Я очень прошу тебя поставить перед ним этот вопрос.

– Но, Ньико, ты не дочитал письма.

– Я не могу читать его, не вступая в диалог с Фиделем, с тобой, с собой. Я вижу, что Фидель прав, глубоко прав в своих опасениях за судьбу и будущее нашего Движения. Меня, как и Фиделя, возмутило заявление Араселио Аскуя в «Испанском клубе». Он повторял нелепости, которые слышал. Слова, сказанные людьми, которые не думают и не хотят задумываться над тем, что происходит в стране. Фидель как раз приводит в своем письме кусочек его выступления. Ты только подумай, что говорит этот «гуахиро»8 Аскуй: «Многие говорят, что штурм казармы Монкада был необдуманным и безумным предприятием, не имевшим четкого плана. Но именно в этом критикуемом обстоятельстве и есть его сильная сторона. Они шли не затем, чтобы взять власть. Они шли на смерть». Что значит: «шли на смерть»? Разве это не чушь? Да, мы шли на смерть. Но во имя наших революционных идеалов, во имя нашей программы. У нас была определенная цель – свергнуть тирана. А как изображают нас всякие Аскуи? За правильное понимание наших идей тоже надо бороться. Надо уметь донести до всех, чего мы хотели добиться штурмом Монкады! Нет, не смерти! Не пустой жертвы, а осуществления чаяний многострадальной Кубы.