Письмо осталось неоконченным. Оно датировано 18 мая 1895 года. Менее чем через сутки Марти погиб. Погиб на поле боя 19 мая…

Такие характерные черты истинного кубинца, как верность дружбе и искренность, не могли не проявиться и в будущих экспедиционерах, осознававших свою ответственность перед революцией. Естественно, в такой ситуации хочется выразить свои чувства – может быть, где-то и в подражание Учителю – к приютившей тебя стране и друзьям, оставив им «на память» признательность и благодарность. Тот самый порыв души, который лучше реализовать, чем прятать в себе. Да и завершающие письмо Марти слова: «бывают такие искренние чувства…» – романтически настроенным юношей могли быть восприняты как долг перед мексиканским другом. Во всяком случае, именно таким я увидела двадцатилетнего Исраэля Кабреру Родригеса, пишущего письмо уже своему мексиканскому другу. Он выделялся среди соратников повышенной эмоциональностью в восприятии собственной миссии. Письмо это ценно как для понимания характера и личности этого юноши, так и для раскрытия общего настроя в среде повстанцев, готовившихся к выполнению своего предназначения.

На момент моего знакомства с личным делом Исраэля Кабреры в архивной папке лежал один-единственный документ – оригинал написанного от руки письма мексиканскому другу, священнику Роберто Мартинесу, с которым у Исраэля сложилась недолгая, но глубокая, искренняя дружба. Это видно по характеру письма, которое нельзя читать без душевного трепета. Оно – из городка, где шли последние приготовления к отплытию. Привожу текст письма в сокращении, опустив строки, касающиеся его восторженного отношения к истории борьбы мексиканского народа, которая, по его убеждению, получила очень точное отражение в словах гимна Мексики (он приводит отрывок из гимна).

«Халапа. 15 октября 1956 г.

Уважаемый друг! Не помню точно имя поэта, который как-то сочинил следующие строки, способные вызвать невольную грусть или даже слезу сострадания к тому, кто их написал:

С наитием неосознанного я однажды подумал:

то, что пишу я – это только литература.

Литература говорит: хорошо бы

все то, что написано, не стало

лишь символом моей грусти.

И эти стихи напоминают мне мою собственную боль. Боль, затаившуюся в моем сердце. Это письмо не может и не должно разрываться такой же печалью, оно – скорее дань традиции. Между тем мечты, в которые я погружаюсь, не превращаются в счастливую реальность, но и не становится погоней за недостижимыми химерами.

Ты – образец гуманного понимания всех страстных желаний человека: от тяги к красивым вещам, восторженной привязанности до стремления к красивым поступкам. И поэтому ты сможешь понять ту беспредельную ценность, какую имеет для меня слово „Свобода”. Поэтому так же, как я, ты сопереживаешь страданиям сыновей Америки, которые с пылкостью безумцев и страстью романтиков задыхаются от желания добиться независимости и построить совершенный мир на пяди земли, являющей собою лоно боли и красоты, надежд и нищеты, колыбель радости, кузницу героев и политический притон негодяев.

Не бойся за меня – мной руководит Звезда долга. Эта Звезда либо убьет меня, либо отчеканит в моей душе клеймо славы. Возможно, ты в моих словах увидишь отблеск тщеславия; но тщеславие есть тусклая форма гордости. А я горжусь той дорогой, которую выбрал.

Знаешь ли, что мы с тобой не так уж непохожи? Твоя жизнь есть служение Богу и тебе подобным; моя жизнь – служение моему народу. Перед тобой, как путеводная звезда – постулаты: „Любовь! Доброта! Милосердие!”; меня же влечет лишь одно слово, звучащее как слезная мольба огромного хора моих сограждан: „Свобода! Свобода! Свобода!”