Однако все эти дикие страницы Карибской истории перекрывает торговля живым товаром в лице обреченных на рабство африканских негров. Вряд ли где-либо на земном шаре шла такая бойкая работорговля, как здесь, у берегов Кубы. Через местные невольничьи рынки прошли миллионы негров. И стоит ли вообще взывать к воображению, чтобы понять, что несла в себе политика превращения Африки в «заповедное поле охоты на чернокожих» (К. Маркс). И все это дело рук молодой, хищной, алчной европейской буржуазии на заре своей «романтической» юности.

Меня тогда осенила мысль: если и была когда-либо в буйстве карибских вод светлая борозда, то это кильватер яхты «Гранма», которую охраняли только огромные ночные звезды, пронизывавшие даже вздыбленные волны. А преисполненное благородства и жертвенности сердце десанта – одно, общее для всех восьмидесяти двух – билось в такт с единственно точным для его устремлений настроем, сокрытым в слове «надежда».

«Латинская Америка, – говорил Неруда, – очень любит слово “надежда”. Нам нравится, что нас называют “континентом надежды”… Когда свершилась кубинская революция, миллионы латиноамериканцев разом очнулись ото сна. Они не решались поверить. Подобного не было в летописях континента, который жил в безнадежных мечтах о надежде… И вот кубинец Фидель Кастро, о котором прежде никто не знал, хватает надежду за волосы или за ноги и, не дав ей улететь, сажает за свой стол в доме народов Америки.

С той поры мы сделали большой шаг вперед по пути к надежде, ставшей явью. Но у нас тревожно замирает сердце. Соседняя страна – очень могущественная империалистическая страна – хочет раздавить Кубу, уничтожить надежду. Латиноамериканцы каждый день читают газеты и каждый вечер слушают радио. И вздыхают с удовлетворением: Куба существует. Вот и еще один день. Еще один год. Еще одно пятилетие. Нашу надежду не обезглавили. Она будет жить».

Слова эти были написаны десятилетия назад, по следам тех событий. Уже нет в живых Неруды. Но влюбленность поэта в звездное предназначение Кубы вписалась в мирозданье «созвездием солнечной республики сынов».

Я остаюсь

с народами, дорогами, стихами,

которые меня зовут, стучат

руками звездными в мое окно.

Разве не символично, что из походного рюкзака Че Гевары, одного из самых ярких десантников «Гранмы», в Боливии его убийцы извлекли томик стихов. Это был Неруда. Да и самого Че Гевару в отряд экспедиционеров привела «мартианская звезда», воспетая им в стихотворении «Canto a Fidel» («Песнь Фиделю») в 1956 году в Мехико, в дни его пребывания – вместе с Фиделем – в мексиканской тюрьме Мигель Шульц. Этой «песне» у нас в стране почему-то не повезло ни с переводом, ни с восприятием. Первая, и пока единственная, попытка ее перевода на русский язык, предпринятая Е. Долматовским в его поэме «Руки Гевары» и вставленная в нее как фрагмент, не передает ни мыслей, ни чувств, ни тем более скромного, но драматичного пафоса революционера, ни, естественно, истинного содержания. Я попытаюсь это показать, еще и потому, что сама эта песнь – своего рода ключ к постижению тонкости и сложности атмосферы формирования колонны экспедиционеров перед ее отплытием. Признаюсь, здесь я не самостоятельна, а постоянно завишу от чувств, мыслей, чаяний, деяний героев моей книги, которые всякий раз увлекают меня своими неожиданными тропами. И это не дает мне права отступиться от их следа. Я иду за ними.

Canto a Fidel

Vámonos,

ardiente profeta de la aurora,

por recуnditos senderos inalámbricos

a liberar el verde caimán que tanto amas.

Vámonos,

derrotando afrentas con la frente