Худой, сухой ладонью Александр провел над столом. Волчьи глаза пыхнули сухим пламенем. Так горит сухой спирт.

– Ямэ+, Иваныч, пьем да закусим. Все решено. Я не к тем, я к этим. Они умеют и хотят. Да что я тебе говорю, ты же за сводками с полей не следишь. Расчехлись, и выпьем как люди, дай бог, не в крайний раз.

Волхин нахмурил густые седые брови. Крупный, картофельный нос побагровел. Он взял графин и молча разлил, точно под кромку.

– Брось, Иваныч, не хмурься. Я же не один такой. Много наших ушли, многие еще придут. За правое ведь дело. Если генералы плохи, так что же, руки в гору? Или, как ты, на завалинку?

Львов рассмеялся сухо, а глаза его остались стальными, они измеряли лицо хозяина точной мерой. Львов любил этого человека, и ему жаль увидеть на крупном, еще красивом лице признаки старения. Увядания.

– Надо бы тебе почаще к людям. К Катьке со Светкой.

– А что так? Чем я плох стал? Стол, вроде, не сиротский накрыт. Вот и рука наливать водку не по норме, а по совести пока не отвыкла.

– Да бог с тобой, Иваныч! Мне ли тебя столом сиротским пенять? А лицо у тебя, уж извини, дичает.

– Ты, «старлей», следи за псом, а за мной – ни к чему, не надо, молод еще, – обиделся, надул по-детски губы Волхин.

– Молод – молод, а кулак – как молот, – миролюбиво отозвался Львов и приставил кулак к собственному тонкому прямому носу. Лицо Волхина помимо его воли расплылось в улыбке. Убедившись, что гроза миновала, Львов пригубил рюмку беленькой, и, – о своем, о главном.

– Тут такой коленкор, Иваныч. Шарона я на тебя оставляю. Уж не взыщи.

Лафитник, уже, было, коснувшись нижней губы хозяина, вернулся на место, в вымороженный кружок.

– Это как так?

– А как? Я не границу сторожить иду. И не в саперы. Хотя какой из Шарона сапер – ленивый и умный, зараза. Ему бы в политруки, он подкованный, да не возьмут, языками не владеет. Так что прости, на тебя, старый, одна надежда. Нет у меня никого… Никого надежного. А пес тебя признает.

Послужи еще раз родине вот так, заочно. Типа, через меня. Не в приют же мне его сдавать!

– Типа, типа… Уже послужил. И очно, и безналично тоже. А заочно студенты учатся, – проворчал Волхин, но не зло, не сердито, а, скорее, задумчиво. Вот ведь, всё не так, а как отказать? Не откажешь.

Он решительным жестом поднял рюмку и выпил. «Все не так с этой войной. Ну, все не так. Не дельно воюем, не по-жуковски, не по-суворовски, а все равно, если до самого доведут, то и он, Виктор Иваныч Волхин, сгодится, и не заочно». Обидело это занозистое словосочетание – «послужи заочно», под самый ноготь залезло, так что не вытащить… Хуже мезозоя.

– А этот твой (Волхин не захотел называть пса по кличке) – этот твой не помрет с тоски? Он, поди, кроме тебя и людей не знает. Я вот исключение. Или по следу протекторов не потащится за тобой? Я за ним гнаться не стану, ты учти.

– Не побежит. Я с ним воспитательно-пропагандистскую работу провел, как тот политрук Клочков+. Важность задачи он осознал, значимость исторического момента прочувствовал. Не то, что некоторые», – послышалось Волхину. Пес тем временем подошел ко Львову и потерся носом о его колено.

– Нынешних политруков только собакам и слушать. Говорить-то нечего, кроме долларов, идей нет как нет. Хорошо хоть твой ушастый со мной политграмотой заниматься не будет. А если попробует, я ему голодовку устрою. У меня не забалует! – повысил голос Виктор Иваныч.

– Ты его мистикой твоей не будоражь… Как это – трансцендентально-кинетической…

– Еще чего, это не собачьего ума дело.

Львов поднял кулак, мол, «но пассаран». Все, значит, улажено, все ровно и все хорошо. Теперь можно на фронт со спокойным сердцем.