Когда девчонка вернулась, я успел докурить сигарету и допить пиво. Бычок убрал в опустошенный стакан, а газету свернул трубочкой и уложил себе на колени. Я не сразу заметил, что из шланга уже вытекала вода – напор не был сильным. Должно быть, она ходила повернуть кран, но вернулась почему-то уже в панаме – наверное, предвидела, что под таким солнцем ей может напечь голову. Панама была поперек обмотана лентой, а ее длинные хвостики, завязанные в бантик, приходились девочке приблизительно по лопатки. Почему-то меня впечатлил этот бантик, и уже не стесняясь своего открытого наблюдения, я следил за его передвижениями в пространстве. Она взяла конец шланга, пристроила свой указательный палец против напора, чтобы получить мелкий и редкий дождик, и начала поливать цветы, когда-то перекочевавшие за пределы забора. Именно в этот момент я и подумал о том, что у меня могла бы быть дочь. Могла бы, если бы не все эти паршивые обстоятельства. Но в конечном итоге, все эти обстоятельства не что иное как постоянные оправдания своей никчемной жизни, а может, и никчемного себя.

Вода лилась на цветы рассеянными потоками. Похоже, девчонка знала что делала. В те немногие мгновения, в которых я наблюдал за их жизнью, у меня сложилось мнение, что моя соседка в одиночку следила за всем хозяйством – похоже, она действительно могла позаботиться о себе не хуже, чем любой взрослый. Смотря на нее, я догадывался, что она могла позаботиться о себе куда лучше, чем я сам о всем том немногом, чем я когда-либо обладал.

– Почему ты смотришь?

Я встрепенулся и уронил газету с колен. Она шмякнулась на землю с сухим и глухим звуком – примерно так могла бы звучать копна опавших листьев. Девочка продолжала стоять ко мне спиной, ни на секунду не отвлекаясь от своего дела. Ленточка у лопаток оставалась неподвижной. Ветра в тот день совсем не было, даже самого тихого.

– Я чувствую твой взгляд у себя на спине.

И я ощутил, как за секунду залился краской. Это чувство было для меня новым. Мне нужно было придумать хоть какой-нибудь ответ и от этих усилий я позабыл все слова, которые знал. Она говорила с паузами, словно давала мне время обдумать каждое свое слово и вспомнить парочку своих – все же, все это отдавало для меня странностью.

– Я знаю, что мой отец говорил с тобой.

Она опустила шланг на траву и посмотрела на меня. Ее глаза смотрели пристально, словно хотели вчитаться в мои и найти в них остатки каких-нибудь слов. Вода вытекала из шланга и текла вниз по земле, напоминая мне крохотный ручеек.

– Дедушка тебя ждет.

Я кивнул ей и опустил взгляд на газету. Она развернулась, продемонстрировав моим глазам линии текста и заголовок, выведенный крупнее всего: «Почему писатели пьют?» Я стыдливо подобрал газету и вернулся к ее лицу. Оно ничего не выражало, словно на его месте висела картина, которую кому-то периодически приходилось подкрашивать, добавляя на холст все новые и новые эмоции. В этот раз ее лицо было таким, словно та спала с открытыми глазами. В нем не было места озабоченности, но не было и следов безмятежности – все, что оно и выражало, так это лишь необъятную пустоту, которая открывается людям только во сне.

– Если хочешь зайти, заходи.

– Сейчас?

Она подобрала шланг и вернулась к своему делу. Под моим шезлонгом образовалась целая лужа из натекшей воды. Я переступил ногами и подобрал свои шлепки, чтобы не перепачкаться.

– В любое время. Он всегда тебя ждет.

Я неуверенно вскочил с шезлонга и остался стоять на месте. Все это было неловким и помятым, словно рубашка на собеседовании. Я засунул в карман сигареты и двинулся к соседскому дому, как мне казалось, с таким видом, будто это было дело космической важности. Оно и понятно. Меня никто и нигде не ждал, а тут вдруг взял и начал. Она не шелохнулась, а белые ленточки панамки покоились на ее платье, когда я пошел к ней со спины и вспомнил наш с женой разговор о детях. Она сводила брови у переносицы и не хотела отпускать мои руки, крича на все предметы у нас на веранде. В тот день в нас с ней что-то переломилось. Мы с ней стали тенью того, что могло бы произойти, но так и не произошло. Девочка обернулась через плечо и в этот раз не сказала мне ни слова. На мой взгляд ей было лет шесть или семь. Наверное, она вот-вот уже должна была пойти в школу. Подойдя к ней, я увидел тонкие волоски на смуглых руках, такие, какими я их себе представлял. Ее пшеничные волосы были заплетены в косички, которые наверняка она заплетала себе сама.