Выйдя из больницы, через некоторое время Александр почувствовал, что как-то сник, постарел, что ли. Ему стало казаться, что он стал ниже ростом, даже не ниже, а как бы помельчал. И это состояние и тела и духа было ему в тягость, порой невыносимо. А в области солнечного сплетения возникло ощущение стыда. Это щемящее чувство саднило, но не давало ответа: вскипает оно от того, что он не поехал воевать, или наоборот, что он собирался это сделать. Иногда ему казалось, что люди с осуждением смотрят ему вослед, бывало, он оглядывался, стремясь удостовериться в обратном.

Сейчас он сидел в машине и вспоминал о случившемся, домой идти не хотелось. Да и что там делать в этих пустых хоромах. Строил дом для большой семьи. Мечтал, что внуки будут бегать по комнатам и радовать его своим смехом. Дочь же, выйдя замуж, решила жить отдельно, и они оказались в доме втроём. А теперь и сына нет. В доме стало пусто, неуютно, неприветливо.

Жизнь его мелькала различными сюжетами из прошлого. Память скакала в воспоминаниях, то сваливаясь в глубокое детство, то выныривая в ближнем десятилетии, а то замирая в днях прошедшего месяца. И чем стремительней накручивались сюжеты из прожитого, тем горше становилось у него на душе:

– Жизнь, ты моя, жизнь, сплошная череда неверно принятых решений.

Да, со своими делами, работой он не заметил, как выросла дочь. Только на её свадьбе у него мелькнула мысль: «Господи, а была ли его Надюша маленькой?»

Он вспомнил её первоклашкой с огромными бантами на голове, едва выше своего футляра от скрипки. Выпускной вечер в лицее. Молодая, красивая девушка. Институт, замужество и вот уже он дед. Как пролетело время.

А сын, Кирилл, рос каким-то несобранным и нескладным. Вечно в его комнате был беспорядок. Одни увлечения неожиданно трансформировались в другие. То занимался фехтованием, а то раз и перешёл в секцию бокса. Через три года неожиданно в столовую заявился в кимоно и убеждал мать, что это японская борьба борьба интеллектуалов, что, мол, бокс последние его здравые мысли выбил. На что Александр, усмехнувшись, заметил: «Оно и видно, здоровых мыслей нет». Два института поменял, так ни один и не закончил.

Последние четыре года Кирилл занимался стрельбой. Выполнил норматив кандидата в мастера спорта по пулевой стрельбе, участвовал в соревнованиях и весьма успешно.

Александр брал его на охоту и видел, как Кирилл радуется каждой убитой утке или зайцу. Но прошлой осенью, на охоте на уток, случился инцидент, о котором Александр и сейчас вспоминает с неохотой.

Зайдя на катере в камыши, они с Кириллом затаились и ждали утиного перелёта. Кирилл с жадностью всматривался в верхушки камыша, то и дело вскидывая ружьё, но утки пролетали далеко от их засады. Не выдержав, Кирилл громким шёпотом заговорил:

– Пап, пап, давай немного выйдем из камыша. Утки вдоль того берега летят, видят они нас, что ли?

В это время над ними с шумом пронеслась пара уток. Кирилл вскинул ружьё, но утки, словно почувствовав опасность, метнулись в разные стороны. Кирилл выстрелил дуплетом. Селезень, срезанный дробью, камнем шлёпнулся на гладь воды, так что водные круги дошли до них, а утка, перевернувшись в воздухе, упала далеко в камыши.

И вдруг раздался крик. Жалобный крик раненой птицы. Утка кричала в камышах, как маленький ребёнок, которому больно, очень больно. Её резкие вскрики над речной тишиной словно взывали о помощи.

Кирилл в недоумении уставился на отца:

– Пап, что это она? – Александр взял в руки вёсла.

– Как что, Кирюш, она ведь живая и ей тоже больно. По-видимому, дробинка ударила в какое-то чувствительное место, вот она и плачет от боли.