Наконец, словно набравшись смелости, Мария медленно подняла голову, ее глаза встретились с его взглядом. В глубине ее зрачков плескалась целая буря эмоций, столько боли и уязвимости, что Алексею на мгновение показалось, что он может увидеть всю ее жизнь, все ее переживания, все ее надежды и страхи, словно заглянув в бездонный колодец ее души. Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами перед долгим и трудным путешествием, и, не отрывая своего взгляда от его лица, начала говорить. Ее голос звучал тихо и немного дрожал, как листок на ветру, но в нем чувствовалась и твердость, и какая-то скрытая внутренняя сила, словно она готовилась к долгой и сложной борьбе.

– Хорошо, – повторила она, как будто убеждаясь в собственном решении, словно слова, произнесенные вслух, придавали ей уверенности. – Я начну. Но ты должен пообещать мне кое-что, Лёш. Ты должен поклясться, что будешь честен со мной, что не станешь меня судить, что будешь слушать меня внимательно, стараясь понять каждое мое слово, каждое мое чувство. И ты должен обещать, что не станешь меня жалеть, что не станешь смотреть на меня свысока. Я не хочу жалости, я хочу понимания.

– Обещаю, – ответил Алексей, не раздумывая ни секунды. Его голос звучал хрипло, но искренне, в нем не было ни капли сомнения. Он действительно хотел понять ее, хотел узнать ее настоящую, и он был готов на все ради этого. Он чувствовал, что это обещание, которое он дал ей сейчас, это что-то большее, чем просто слова. Это был обет, который он дал себе самому, обет, который он намерен сдержать любой ценой.

Мария кивнула, и на ее лице мелькнула слабая, едва заметная улыбка, словно она, наконец, почувствовала себя в безопасности. Она глубоко вздохнула, словно набирая в легкие больше воздуха, и, отведя взгляд в сторону, начала свой рассказ.

– Знаешь, Лёш, – начала она, и в ее голосе прозвучали нотки грусти, словно она перебирала в памяти какие-то старые, забытые воспоминания, – я всегда чувствовала себя… невидимой. С самого детства. Как будто я была тенью, которая существует рядом с другими людьми, но никто ее по-настоящему не замечает. Я была как бы прозрачной, невидимой для чужих глаз, словно мое присутствие не имело никакого значения. В школе меня никогда не выбирали первой в команду, как будто меня и вовсе не существовало, мои работы всегда оставались где-то посередине, не вызывая ни восторга, ни критики, меня никогда не хвалили за успехи, но и не ругали за неудачи. Дома тоже было не лучше. Родители, – она печально усмехнулась, – всегда были слишком заняты своими собственными делами, они работали целыми днями, и у них, казалось, не оставалось времени на меня, на мои чувства, на мои проблемы. Я была предоставлена сама себе, я словно росла как дикое растение, и я научилась быть тихой, незаметной, чтобы не мешать никому, чтобы не отвлекать их от их важных дел. Я привыкла жить в тени, стараясь не высовываться, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

Она сделала паузу, и ее взгляд снова опустился на свои руки, которые она все еще крепко обнимала вокруг коленей, словно пытаясь защититься от чего-то невидимого. Алексей внимательно слушал ее, впитывая каждое ее слово, каждое ее дыхание, каждое ее движение. Он никогда не слышал, чтобы она говорила об этом, и он вдруг почувствовал острую боль, словно ему в сердце вонзился осколок стекла. Ему хотелось обнять ее, утешить ее, сказать, что все это в прошлом, что теперь все будет по-другому, но он сдержался, понимая, что сейчас ей нужно просто выговориться, что ей нужно, чтобы ее услышали, чтобы ее боль была признана и разделена.