– Рамон, дай я! Ты не умеешь с детьми общаться, – сказала ему на ухо Элинор.

– Да он же … Что мы с ним церемонимся?

– Мы не знаем, с кем он, забыл? Не надо раньше времени…

– Ладно, ладно, давай, – Рамон пропустил филомену вперед, едва подавляя жгучее желание одарить юного стража оплеухой.

Женщина наклонилась к ребенку, делая вид, что не замечает выпадов палкой:

– Дружок, как тебя зовут?

– А тебя как? А бородач – кто?

– Давай договоримся. Ты, поскольку мы все-таки взрослые и незнакомые люди, будешь к нам обращаться на «вы» и назовешь первым свое имя. А мы тогда ответим на вопросы, какие у тебя есть. Согласен на такой уговор?

Мальчик на секунду посерьезнел, задумался, затем…

– Ну-у-у, я…, – он неожиданно плюнул Элинор в лицо и бросился бежать, прыгая через ступеньку и звонко хохоча.

– Маленькое животное! – прорычал Рамон ему вслед. Погнаться бы и стукнуть хорошенько, но разве за таким угонишься. – Теперь-то я вспомнил, почему ненавижу детей!

Элинор, обескураженная, вытерла плевок рукой:

– В первый раз такое наблюдаю. Но он не виноват, это все воспитание. Посмотреть бы, кто его родители.

– Вот и посмотрим сейчас. Пойдем, – взявшись за руки, они спустились в вестибюль и замерли на предпоследней ступеньке.

Помещение внизу превратилось в подобие маленького лагеря для беженцев: стихийного, хаотичного. Вдоль двух смежных стен рядами лежали застеленные цветастыми тряпками матрасы. На них вразнобой расположились мужчины и женщины – человек семь-восемь. Все, как тот диковатый ребенок, – смуглые, с темными, жесткими волосами. Они разговаривали на смеси имперского и еще какого-то языка, ели и пили из покореженной посуды, давно отработавшей свое. Две женщины в углу разбирали ворох тряпья, похожего на грубо сшитую одежду. Третья кормила грудью ребенка. Еще несколько мужчин у противоположной стены собирали каркасы того, в чем Рамон узнал складные армейские кровати. В центре помещения громоздились в два-три яруса мешки, рюкзаки и чемоданы. В прогалах между всеми этими людьми и вещами носились взад-вперед несколько маленьких детей.

В таком безумном средоточии жизни двух робко стоявших на лестнице чужаков заметили не сразу. Сперва пробегавший мимо ребенок добавил возглас удивления в море шума, затем сидевшая на матрасе толстая и неухоженная женщина толкнула в бок соседку и кивнула на Рамона с Элинор. Мужчины один за другим прекратили сборку кровати и уставились на них с непонятным Рамону выражением. Через полминуты все затихло. Взгляд каждого был направлен на них.

Рамон оказался будто пригвожденным к ступеньке, а Элинор сжала его руку необычайно крепко. Лицевые мышцы снова ему не повиновались, рот открыть не представлялось возможным. Он повернул голову к Элинор, как бы ища поддержки, помощи, но увидел в ее глазах то же бессилие и неуверенность. Благо, мучительную тишину прервал мужчина средних лет с густыми усами. Рубашка натянулась на его большом животе, и пуговицы грозили вот-вот отлететь – в целом, однако, он производил более приятное впечатление, чем большинство его соплеменников. Может, из-за открытого и умного взгляда, либо же потому, что имел более цивилизованный вид по сравнению с другими.

– Чистого воздуха да яркого солнца, дорогие! – сказал он спокойно и размеренно, оказавшись в двух шагах от пары.

– Я.. мы… Что ж, спасибо! Приветствуем и мы вас! – нашелся, наконец, Рамон, настороженно наблюдая за незнакомцем и подошедшими следом. Что за странное приветствие? Уж не смеются ли над ними, не готовят пакость, как тот ребенок…

– Кто же вы? – поинтересовался усатый с прежним спокойствием.