2.

Кабинет профессора Игоря Матвеевича Бельского был полной противоположностью берлоги Величко. Здесь царил строгий, почти музейный порядок. Книги стояли на полках ровными рядами, рассортированные по темам и эпохам. На массивном дубовом столе – ни одной лишней бумаги, лишь аккуратная стопка текущих рукописей, бронзовый пресс-папье и старинная чернильница, которой Бельский, вопреки прогрессу, действительно пользовался. Пахло хорошим табаком (профессор курил трубку) и той особой пылью времени, которая скапливается в местах, где серьезно занимаются прошлым.

Бельский, седовласый, с коротко подстриженной бородкой и проницательными глазами за толстыми стеклами очков в роговой оправе, был одним из столпов института. Классический историк-археолог, признанный авторитет в области древних цивилизаций Ближнего Востока, он славился своим въедливым скептицизмом и органической неприязнью к любым «сенсациям», не подтвержденным железобетонными фактами стратиграфии и материального контекста. Именно к нему, как к камертону здравого смысла, Величко и решил обратиться в первую очередь.

Он вошел в кабинет, чувствуя себя немного неловко со своей папкой, в которой лежали распечатки загадочных глифов – нечто настолько выходящее за рамки привычной науки, что представить это Бельскому было сродни попытке объяснить теорию струн неандертальцу.

– Игорь Матвеевич, можно вас на пару минут? – Величко остановился у порога.

Бельский оторвался от какой-то древней карты, испещренной пометками.

– А, Артем Игоревич, заходите. Что-то срочное? Если по поводу той дурацкой директивы о публикационной активности, то я уже выразил свое мнение Лазареву…

– Нет-нет, не по этому поводу, – поспешил успокоить его Величко. – Дело… другого рода. Научное. Я хотел бы показать вам кое-что и услышать ваше мнение. Если у вас есть время, конечно.

Бельский окинул его оценивающим взглядом, поправил очки.

– Мнение? Что ж, излагайте. Только учтите, я сегодня не в лучшем расположении духа – архивные крысы опять перепутали документацию по раскопкам в Угарите.

Величко подошел к столу и осторожно выложил несколько лучших распечаток с изображениями артефактов и глифов.

– Вот, взгляните. Недавно получил доступ к этим… объектам. Неясного происхождения, без контекста, к сожалению. Но надписи…

Бельский взял один лист, поднес поближе к свету настольной лампы. Его лицо не выразило ни удивления, ни интереса – лишь профессиональное внимание патологоанатома, изучающего очередной случай.

– Хм. Похоже на какую-то псевдоэпиграфику. Или неудачную стилизацию. Откуда это? Опять «черные копатели» что-то принесли?

– Происхождение туманно, – признал Величко. – Но я почти уверен, что это не подделка и не стилизация. Игорь Матвеевич, я провел первичный анализ. Это совершенно уникальная система письма. Ничего подобного нигде не зафиксировано. Ни в одном известном языке или культуре. Но главное – здесь есть внутренняя структура. Вот, смотрите…

Он взял другую распечатку, где обвел красным найденные им маркеры начала и конца блоков.

– Вот эти комбинации. Они повторяются строго в определенных позициях. Всегда в начале блока, или всегда в конце. Это не хаотичные царапины. Это система. Пусть непонятная, но система. Я предполагаю, что это маркеры каких-то синтаксических или смысловых единиц.

Он говорил сдержанно, стараясь опираться только на факты, на саму структуру знаков, избегая любых намеков на свои более смелые гипотезы или странные происшествия. Он надеялся, что сама уникальность и упорядоченность глифов произведет впечатление на прагматичный ум Бельского.