Очень было распространено убеждение, что он (Горький. – К.А.) пишет совершенно безграмотно и что рукописи его кто-то поправляет. Но писал он совершенно правильно (и вообще с необыкновенной литературной опытностью, с которой и начал писать). А сколько он читал, вечный полуинтеллигент, начетчик!140
Бунину же в перспективе усердно создаваемого им аристократического мифа культура в соответствии с такой логикой давалась сама собой. Данный социальный обертон интересующей нас эстетической концепции дополняет ее семиотическую природу и позволяет объяснить бунинское сомнение в книжном слове не столько дискредитацией в глазах писателя словесности как таковой, сколько недоверием к инструментально-рациональному постижению ее правил сторонними и случайными, как оценивал их Бунин, людьми.
В конечном счете именно умопостигаемый, инструментальный характер литературных программ, наряду с идеологической схематизацией жизни, предложенной политической повесткой дня в начале XX в., побудили Бунина не только бросить вызов традиционной поэтике, основанной на тропе, и поставить себе эстетический ориентир в виде «“Книг[и] ни о чем”, без всякой внешней связи где бы излить свою душу, рассказать свою жизнь…» (курсив Бунина. – К.А.)141, но также существенно переосмыслить собственные ранние «библиотечные» зарисовки. В них интеллектуальная цель доказать
Конец ознакомительного фрагмента.