Терентий замолк, нервно почесывая маленькую красноватую ладонь.

Соколов подбодрил:

– Давай, давай! Дальше – самое интересное. И что ты сделал?

Как о чем-то обыденном, Терентий сказал:

– Спрятался я, а когда Абрамов за собой дверь на ключ закрыл, я мешок ему на голову накинул, а он слабый, как котенок, быстро в омрак упал. Смекаю: тикать надо! Вдруг меня словно нечистый в ребро толкает: «Да повесить его на веревку! Пусть все думают, что сам удавился». Отправился я в чулан, там нашел крепкую удавку. Вернулся, а он, Абрамов-то, дышит опять, даже сквозь зубы свист идет. Тогда… решился я. Пододвинул стол под люстру, встал на стул, привязал веревку. Спустился вниз, да его голову в петлю засунул, чтоб в воздухе болтался. А где чертежный план? Как в воду канул! Плюнул я, прорехи в шкафу книжками заложил, которых целая горка возле стояла, да и ушел обратным ходом. Без затруднениев! Поначалу я все домой отвез – как приказал Дмитрий Львович. А тут шум начался, газеты пишут, испугался я. Оба мешка переправил к свояченице, она в Сокольниках живет. Только, грешен, одна картинка очень мне понравилась, думаю: мало ли на свете картинок? Ведь никто не догадается, что это оттуда. Взял, примазал ее к стене. Можете казнить меня, достоин. Только меня давно совесть угрызла, оттого и занемог. Надо бы самому к вам явиться…

– В том-то и все дело – самому! – сказал Соколов.

Кошко виновато посмотрел в глаза Соколова:

– Аполлинарий Николаевич, преклоняюсь перед вашей прозорливостью! Но если бы не эта гравюра на стене, то и дело никогда бы не распуталось.

– Ошибаетесь, сударь! Уже звонил мне капитан Парфенов – начальник Бутырок, сказал, что Дмитрий Абрамов желает сделать чистосердечные признания. Я направил к нему Жеребцова. И если бы не чертеж, не гравюра на стене, все равно преступление было бы обязательно раскрыто. – Помолчал, с твердой уверенностью добавил: – Нет на свете такого преступления, которое нельзя было бы раскрыть. А убийство – в особенности, потому что против убийцы восстает само небо. Жизнь дает Господь, и только он один имеет право отобрать ее.

Неожиданно улыбнулся:

– Завтра едем ко мне в Мытищи!

Кошко откликнулся с охотой:

– Сбор ровно в пять в Большом Гнездниковском, и надеюсь, что теперь никто и ничто нам помешать не сумеет. Кстати, надо взять с собой подполковника Диевского – он первым приступил к этому делу.

– И Якова Рацера! – добавил Соколов.

Уморительная история произошла поздним вечером того же дня, когда шоферы развозили сыщиков по домам.

Подъехав к себе на Садовую-Триумфальную, Кошко поднял голову и с огорчением произнес:

– А где семейные? Неужто отправились к свояку на дачу в Малаховку? А я нынче дома ключи забыл. Придется опять в Гнездниковский ехать, на служебном диване ночь вертеться.

Жеребцов галантно предложил:

– Коли, Аркадий Францевич, не возражаете, постараюсь вашей беде помочь.

– Каким образом?

– Все тем же – воровским!

Предвкушая удовольствие, сыщики двинулись на третий этаж, где снимал квартиру Кошко. Консьержка сообщила, что семья и впрямь уехала на два дня.

Жеребцов, разминая пальцы, осмотрел массивный, с бронзовой накладкой замок. Затем полез в потайной карман пиджака, вытащил стальную отмычку, вставил ее в замочную скважину.

Все затаили дыхание.

Жеребцов мягко повернул отмычку – и замок был открыт. Назидательно посмотрел на начальника сыска:

– Немного стоит сыщик, если он не умеет делать всего того, что делает преступник.

– Например?

– Это нужда покажет, – туманно ответил Жеребцов, ученик гения сыска.

Дмитрий Львович, попав на тюремные нары, тут же потерял стойкость духа. Вызвав начальника тюрьмы, он просил прибыть в камеру Соколова: