– Да, любезный друг, он самый, – отозвался Ришелье как мог дружелюбнее. – А, после давешней нашей встречи ты удивлен. Тем не менее я здесь. Дай же мне руку!

– Чрезмерная честь для меня, ваша светлость…

– Ты становишься глуп, мой дорогой, – сказал старый маршал, отдавая трость и шляпу Николь и усаживаясь в кресле поудобнее, – ты оброс мохом, ты заговариваешься… Сдается мне, ты забыл, что значит жить в свете.

– Однако, герцог, по моему разумению, – волнуясь, отвечал Таверне, – прием, который ты давеча мне оказал, был столь недвусмыслен, что ошибиться было невозможно.

– Послушай, старый друг, – возразил на это Ришелье, – ты в тот раз вел себя как школьник, а я как педант, только розги и недоставало. У тебя найдется что мне сказать, но я хочу избавить тебя от этого труда: ты скажешь глупость, я отвечу другой глупостью… Перейдем-ка лучше от минувшего к настоящему. Знаешь, зачем я приехал к тебе нынче вечером?

– Нет, конечно.

– Чтобы сообщить тебе, что король жалует твоему сыну роту, о чем ты и просил меня позавчера. Да пойми же ты, черт побери, какое тут тонкое дело: позавчера я был почти министр и просить о чем-либо был не вправе; сегодня же, когда я отказался от портфеля, когда я просто Ришелье, тот самый, что раньше, я был бы круглым дураком, если бы не стал просить. И вот я попросил, получил искомое и приезжаю к тебе с добычей.

– Герцог, неужели… такое великодушие с твоей стороны!..

– Есть исполнение долга, налагаемое дружбой! Тебе отказал министр, а Ришелье исходатайствовал для тебя то, чего ты просил.

– Ах, герцог, ты меня восхищаешь. Значит, ты – истинный друг!

– Черт побери!

– И король, король оказал мне такую милость…

– Боюсь, король сам не знает, что он сделал, но, впрочем, может быть, я ошибаюсь и он знает это как нельзя лучше.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что у его величества явно есть свои причины на то, чтобы поступить наперекор госпоже Дюбарри, и, скорее всего, не мое влияние, а эти причины побудили его оказать тебе эту милость.

– Ты полагаешь?

– Я уверен, и я рад этому способствовать. Ты знаешь, что я отказался от поста министра из-за этой негодницы?

– Мне об этом сказали, но…

– Но ты не поверил. Ну, скажи прямо.

– Что ж! Признаться, так оно и есть.

– Это значит, ты считаешь, что я лишен совести?

– Во всяком случае, я полагаю, что ты лишен предрассудков.

– Милый мой, я старею, и красивых женщин я теперь люблю, только если они мне полезны… И потом, у меня есть еще кое-какие замыслы. Но вернемся к твоему сыну: превосходный юноша!

– Он в большой вражде с Дюбарри, которого я у тебя повстречал во время своего столь неудачного визита.

– Знаю, потому-то я и не министр.

– Полноте!

– Но это так и есть, друг мой!

– Ты отказался от поста министра, чтобы угодить моему сыну?

– Если бы я это утверждал, ты бы мне не поверил, да это и не так. Я отказался, поскольку раз уж Дюбарри начал с того, что потребовал отставки твоего сына, то далее его притязания делались бы все чудовищнее и дошли бы бог знает до чего.

– И ты поссорился с этими людишками?

– И да и нет: они меня боятся, я их презираю, словом, все по справедливости.

– Это благородно, но неразумно.

– Почему же?

– Графиня пользуется влиянием.

– Подумаешь! – проронил Ришелье.

– Ты так просто об этом говоришь?

– Говорю как человек, чувствующий, насколько уязвима их позиция, и готовый, если понадобится, заложить мину в нужном месте и все взорвать.

– Теперь я понял: ты помог моему сыну отчасти для того, чтобы кольнуть Дюбарри.

– Во многом ради этого, и твоя проницательность тебя не обманывает: твой сын служит мне запалом, с его помощью я высекаю огонь… Но кстати, барон, ведь у тебя есть и дочь?